что землю холкунскую испоганили. Но не знают они того, что холкуны нынче не те, каких они привыкли видеть.
Разошлись от споров пояса на животах хол-конублов. Не могут уговориться они о том, как поступать теперь, когда нет никого над ними. Грызутся промеж собой, ибо на кону для них не только власть, а и доходы их стоят. Когда последним торговцы готовы жертвовать, то дебы ни за что не потеряют. За стенами ларгов резня происходит не реже раза в большую луну. Холкуны и пасмасы – те, что попроще, живут все в страхе и в уповании на богов.
Пока Каум говорил, брови Сгула и Омкана все ниже сходились над переносицами. Они переглядывались промеж собой и кривили губы.
– Приполье, что у ларгов, как то и прежде бывало, завалено древесиной, а болота никто и не думал убирать. Пока осада продолжалась, то было разумно, но когда ее уж долго нет, и в Приполье все то же самое осталось – болото – страх напал на меня, ибо и без особой мудрости понятно стало, что меж будущими снегами Кугун снизойдет на Синие Равнины дабы снимать свой урожай, – Быстросчет замолчал, переводя дух. Перед его глазами стояли образы, увиденные в городах: умершие от голода у стен, коих вывозили из города и сваливали большими кучами у мест, где скоро должны были появиться ямы; бездушные глаза исхудавших от голода беженцев, часть которых рыла подле гор из трупов глубокие братские могилы. На этом фоне резко контрастировала жизнь конублов, веселившихся в своих дворцах, часто занимавших целые улицы. Они безмерно разбогатели на перепродаже хлеба и воды. Они травили друг друга в погоне за еще большей прибылью и не могли договориться по важным для Синих Равнин вопросам, когда их предложения не сходились друг с другом на несколько дебов.
– Я видел, как матери убивают детей, – заговорил вдруг Ир. – Я видел, как они отдают их в услужение, но оно не лучше рабства. Мой отец рассказывал мне, что когда-то немыслимо было увидеть ребенка одного, без родителей. То были времена, которые нынче прозвали ужасающим игом боора Глыбыра. Я бывал и там, где детей любят, как любят взрослых. От этого разврата меня тошнило. Мои кулаки сжимались. Мне хотелось убить…
– Хватит об этом, – прервал его Каум. – Не о том речь поведу. – Он снова посмотрел на молчаливо лежащее тело и отчего-то проникся благодарностью к нему. Надежда лежала перед ним, понял он. Пусть такая, но надежда. – Пришел я к вам за тем, что прознал, ларгам удалось сговориться. – В полутьме произошло шевеление Сгула и Омкана. Их лица стали напряженнее. – Куупларг снова стал главным ларгом. Не знаю я про то, отчего он им стал, но это так. – Неожиданно Быстросчет замолк. – Не с того начал я, – сказал он. – Вот с чего надобно. Холкуния с Пасмасией была поделена оридонцами надвое. Поглядите…
– Погоди, – остановил его Сгул. – Гирида! – позвал он и, когда девушка заглянула к ним, попросил: – Принеси рочиропсов для вида нам. – Когда Гирида принесла и уложила перед ними целую кучу черных кристаллов в глиняной чаше, которые, впрочем, давали мало тепла и света, Сгул разрешил Кауму продолжить.
– У-у, – замычал Омкан, когда увидел, что Каум вытаскивает из-за пазухи воловью шкуру и разворачивает ее. – Карта!
– Да. Но она плоха, ибо оридонцы пожгли все карты, какие были в ларгах и взяли с собой всех, кто знал пути и земли, но я нашел холкуна, который может делать карты. Хотя бы он и слеп, но сын его помощником нам будет. Он ожидает в Илларге. Поедет с нами.
– Наконец же, – радостно гыкнул Омкан, – поход.
– Да…
– Быстросчет, ты говорил о чем-то, что требовало света, – напомнил Сгул. Его было сложно сбить с мысли.
– Так и есть, – спохватился Каум и развернул карту. – Карта плоха. Вот этот круг – Владия, а здесь вот твердыни саарарские и оридонские. Названия их и сами земли, – все сделано по словам старика, коего нашел я. Но нам достаточно и этого. – Все склонились над небольшой картой. – Это Великие воды. У них Прибрежье саарарское. Чуть выше – Холкунское Прибрежье…
– Прибрежная Холкуния? – уточнил Сгул.
– Кто как зовет, – кивнул Каум. – Оно простерлось вот сюда. Здесь, между Чернолесьем у Желтой реки и Холведской грядой, вот так, Пасмасия Чернолесская, а ближе к Боорбогским или Брездским горам, кто как их зовет, лежит Холкуния Чернолесская.
– Погоди-кась, – растолкал всех Омкан и повторил слово в слово то, что сказал Быстросчет. – Верно то?
– Верно.
– То-то, – довольно кивнул Омкан и снова посуровел.
– Отец мне говорил, – продолжал конубл, – что ранее, до оридонцев, при каждом ларге были деревни пасмасские, Заполье их кликали. На них взрастали хлеб, фураж и что еще было надо ларгам. У каждого свое. Трапезного тракта не было тогда в помине, и каждый ларг мог себе создать, чего хотелось. Когда нашли на нас оридонцы с саарарами, то поделили они нас. В Чернолесье холкунам не можно было свое растить, но делать можно было то, чего пожрать нельзя; в Прибрежье же, наоборот. Тогда и появились тракты, которые сегодня знаем. Сделано то было для того, чтобы разом обе Холкунии обессилить. Стоит лишь вот это
