гонца. Вторая часть ремня к тебе прибудет, на нем я столько узлов повяжу, сколько пальцев у тебя на руке, а коли меньше будет, то снова не иди никуда из Равнин. Когда же ты увидишь, что я все сделал, тогда иди через Холкунию Прибрежную к Холведской гряде и там ожидай меня. Я приду во множестве. Не проглядишь.
Быстросчет и Варогон обнялись.
– Братец, – припал Кауму на грудь Ир, – я буду… так, что ты не устыдишься. – Юноша говорил с трудом, раскрасневшись, но твердо.
– Отныне Варогон тебе за брата, – сказал ему Быстросчет, – не я. Мать родила тебя, растила, я тебя выносил для жизни здесь. Теперь ты должен сам идти… – Холкун не договорил и крепко прижал брата к себе. Вот и все, думалось ему, война отняла надолго, может быть навсегда, у него всех, кто был дорог. Сате отдан богам равнин, Бор – людомарам, Ира он отдает последним. Ком подкатил к горлу.
– Я отберу тебе холкунов в войско, – сказал Ветер Равнин, – пасмасы никудышные наездники пока. Плохое отдавать тебе мне нет охоты.
– Возьму лишь половину. В пути я доберу, чего мне надо. Хорошее дело делаем, Варогон. Не оставят нас боги, я верю, – улыбнулся Каум.
К вечеру к тому месту, где, развалившись прямо в траве, лежали братья, подъехал Цитторн. Его грухх весело поигрывал ушками, предвкушая долгий путь.
– Пора нам, – сказал Цитторн. – Закат сошел уж.
– В путь, – поднялся на ноги Каум. Он снова обнял брата и вскочил на коня, стоявшего поодаль.
По пути из лагеря к ним присоединился внушительных размеров отряд холкунов, восседавших на прекрасных саарарских скакунах. Сжимая длинные пики – холкунская конница испокон веков была пиковой – воины следовали за своим новым предводителем, зная его и веря ему ничуть не меньше, чем Варогону.
Ир и Резвый шли рядом с Каумом, держась за лодыжки его ног. На глазах обоих блестели слезы. Мальчик сильно изменился. В характере его не осталось привычной беспричинной веселости. Лицо его огрубело. Смотрел он слегка исподлобья. Смех, если и вырывался из его горла, был хриплым и надломленным. Глубокая заживающая рана прочертила свою темную полосу по его левой руке. Она часто кровоточила. И поэтому тоже, мальчик был задумчив и хмур.
Конница уходила в черноту восточной части горизонта. Каум ехал, не оборачиваясь, но спиной ощущал теплоту, с которой смотрел ему вслед брат. Целую ночь ощущал он отзвук братской любви. Лишь с рассветом, когда вдалеке показались неясные очертания разрушенной деревеньки, оцепенение оставило его.
Начинался новый день и новая часть его жизни. В нее, как его приучила жизнь, нужно вступать вдумчиво, как и во все новое.
***
– Надо ли нам ввязываться в драку? – спросил Тихий у Каума. Они залегли в траве сокрытые крутыми боками лежавших на земле животных. И кони, и груххи не издавали ни единого звука, помятуя о том, что, если хозяин приказал ложиться, то нужно лежать молча.
– Вэндоб, – позвал Каум.
Через некоторое время к нему подполз холкун.
– Сколько лучников у нас? – спросил Быстросчет.
– Все, хол.
– Достанете отсюда их?
– Нет. Далеко.
– Нужно драться, – неожиданно проговорил Цитторн, привставая и вглядываясь вперед. – Не простые они. С чем-то едут. Не воины. Это гонцы. При них один. Не такой, как они. Болтается во все стороны. Это пленный.
Каум пригляделся и тоже различил понурую фигуру на одном из коней. И впрямь, не простой отряд. Не будут десятеро одного понурого вести.
– Приманю их, – сказал Цитторн. – Эй, Ких, возьми их «слабжем».
Едва его слова затихли, запутавших в густом переплетении трав, как во весь рост поднялись и поехали три всадника. Одним из них был брезд на внушительного размера груххе. Они ехали навстречу отряду саараров, а потом, будто бы разглядев их, свернули
