владений. Но нет. Маг говорит не об этом. О другом он говорит. Отчего же так испуганно?!
Эцаних-гел, между тем, описывал по трюму круги, перелетая от стола к сундуку, от сундука к вещице, висевшей в углу и походившей на обыкновенную дорожную суму, и снова к столу.
– Я слышу твой крик, Скороход, – проговорил маг. Он овладел собой и выглядел более спокойным. – Прости меня за то, что ты видел. Не думал я, что такое мне уготовано богами.
Рыбак сделал усилие и, как можно более непринужденно улыбнулся.
– … кабы я знал, что такое донесет мне коррун, то не знал бы тебя. Хранить мы должны такое при себе. Так Ярчайшие хранили свои тайны.
– Ты знавал Ярчайших?
– Видел одного из них. Очень давно. Я был еще ребенком.
Нагдин, не испрашивая разрешения, прошел в центр трюма и опустился на тюфяки, разбросанные у стола.
– Расскажи мне о них, – попросил он. – Я слышал сказание, что они стали доувенами, так ли?
– Есть среди доувенов Ярчайшие, но то уже не они.
– Как это может быть такое?
– Те, кого я видел, были Ярчайшими. Достойнейших из достойнейших видели глаза мои. Доувены же не те.
– Скажи, гел, правда ли, что оттого во Владии огня нет, что в ней сердце Вселенной?
– Тайна это, Скороход, даже и от меня, – отвечал маг. – Но то, как ты сказал – очень похоже это.
Они помолчали.
Наконец, Нагдин решился и задал главный вопрос:
– Что испугало тебя, гел?
Эцаних-гел остановил свое парение и замер перед ним.
– Умеешь ли разбирать написанное? – спросил он.
– Не грамотен я.
Маг нахмурился: – Можно и так, – пробормотал он, – можно и так. Иди за мной, – протянул он руку Нагдину.
Впервые гел касался Рыбака. Мореход ощутил на своей коже не прикосновение даже, а как если бы густой теплый воздух обвился кольцом вокруг его запястья.
Эцаних-гел подвел его к столу и приложил руку к светящейся столешнице, продолжавшей колыхаться. Нагдин ощутил, как в его руку впилось словно бы множество сосочков. Рука начала неметь.
– Прошел уж зверь врата. За ними смерть его, за ними твой конец! – Едва не разорвало изнутри его голову. Голос был таким ужасающим по грубости и громкости, что у Рыбака потемнело в глазах.
Он нашел себя висящим над полом. Видимо, его откинуло назад, но маг поймал его и не дал удариться об пол. Сам Эцаних- гел склонился над сундуком и что-то шептал.
Нагдин посмотрел на пол и подумал, как бы не упасть, и тут же с грохотом свалился вниз.
– О-о, – выпрямился маг и улыбнулся, – все вы одинаковые! Всякий раз, едва находите себя в удивительном для своего разума положении, тут же подумаете о самом плохом, и оно получается, ибо от страха дурная дума равна жаркому желанию становится.
– Так оно, гел, так! – проговорил Нагдин, поднимаясь на ноги и потирая ушибленное бедро. – Чудеса и прельщают, и пугают нас. Уж какие есть!
– Я смирился уже, – неожиданно проговорил Эцаних-гел. Он отлетел от сундука и опустился на пол. Гелы на его плечах исчезли окончательно. – Коли так предрешено, то воля богов. Такая, разве что, Святейшему должна быть доля, но, коли мне предрешено, не так плохо это. Корю себя за слабость мою. Еще больнее мне, что ты все видел это.
Нагдин расхохотался. Он смеялся не над признанием мага, но более над всем, что произошло, а особенно над переживаниями своими за то короткое время, пока он пребывает в трюме.
– Кугун очень удивится тебе, – проговорил Рыбак. – Бессмертные не частые гости в его кущах.
– Кугун не примет меня, – ответно улыбнулся маг. Оба они не уследили, в какую секунду расстояние между ними, вдруг, сократилось настолько, что они стали почти братьями. – В его кущах мне места не будет.
– Где же покоятся бессмертные?
– Нам уготована тьма.
– Тьма? Разве не равны вы богам? И… тьма?
