– Когда Великий Творец обнажил свою плоть и создал из нее все живое, он уготовил ему уметь страдать. Сказал он: «Как я страдаю, порождая тебя, так и ты будешь страдать, изрождаясь творениями живыми и нет!» Оттого вы умеете плакать, а ваша плоть тленна; оттого горы стонут и разрождаются огнем; оттого твердь дрожит, а воды гудят и беснуются. Всюду есть великое страдание.
– Только лишь?
– Только и оно, ибо даже и смех твой только что – это есть неимоверное желание, раздражавшее губы.
– Желать и страдать – одно это?
– Одно и то же.
– Никогда так не думал. – Нагдин задумался на миг, но он был не из той породы реотвов, которые тратят время на обдумывание ненужного. – Не над тобой смеялся, – заговорил он, поднимая глаза на мага.
– Знаю то…
– Не над тобой, поверь мне.
– Верю.
– Смеялся потому, что я и для себя судьбу нашел вот в этом, – Рыбак указал на колыхавшуюся часть столешницы с письменами. – Мне прозвучало, за вратами смерть его и твоя.
– О нас это, о гелах.
– Нет, – ухмыльнулся Нагдин, – и обо мне тоже. Обо мне тоже, ибо я с тобой иду. Рядом мы, и коли тебе пасть за вратами, то и мне рядом с тобой.
Теперь пришло время хмуриться магу.
– Ты правду мне сказал, – наконец, проговорил он. – О, боги! – неожиданно выдохнул он и осел прямо на пол. На лице его отразилась печаль всего мира.
Нагдин молча смотрел на него.
– Мне было не чуждо чувствовать, – заговорил Эцаних-гел. – То было давно для тебя, но для меня недавно. Теперь лишь понимаю я, что обида моя на Пираних-гелтура была ошибкой. – Маг сделал несколько движений руками, и Рыбак ощутил, как неведомая сила приподняла его и приблизила к гелу. Он вздрогнул оттого, что люк на палубе захлопнулся, закрывая вход посторонним. Маг поднялся:
– Смерть станет нашей матерью, Скороход. А коли так; коли мы с тобой молочными братьями сделались, то я скажу тебе, как думаю. И говорить буду, как если бы ты – я был бы.
Много зим назад. Столько, сколько нет листьев на одном дереве, пришел я к гелам. Пираних привел меня к ним. Он сказал, что меня ждет великая судьба. Лутура говорила с ним, смотрела письмена вечности – отсюда и знал он про меня. О, сколько раз взывал я к богине! Звал ее, ибо невыносимо мне было то, как читал я вечность. Пираних заложил в меня ложное величие. Не сделав ничего, я возгордился тем, что ждет меня. Не думал я, что столь много мук перенесу, прежде чем настанет мой час.
Я самый худший из магов. Самый слабый и никчемный из магов. Я стал настолько низок, что пал до воровства. Я опоил дурманом Мирравиха, жреца Лутуры, и прочитал письмена вечности. Из них узнал я про Владию и про то, что станет она вскоре безолюдной. – Глаза Нагдина округлились. Маг продолжал: – Ожидал я найти в письменах этих будущее свое. Ожидал прочесть его, но нет в письменах Мирравиха будущего. Лишь настоящее и прошлое есть в них. Тогда покинул я виут Лутуры и бросился прочь. Я искал беллеров, а когда нашел…
– Постой, – остановил его Рыбак, – ты говоришь, что остались еще живые беллеры?
– Да, в виуте у Пятиречья. Они живут у подножия Дома Поверженного бога и служат ему. Там я узнал о словах Пираних- гелтура. Но ты опять удивлен!
– Беллеры знают… кровавых магов столь давний срок?
– Вечность пребываем мы среди них. Они же между нами стали быть после падения Боорбрезда. Оридонские маги прогнали их из Владии. Но ты снова назвал меня кровавым магом.
– Прости, я…
– Так названы мы ими.
– Я помню, гел, и еще раз прощу тебя простить меня. Я помню каждое твое слово, но как ты сам сказал, когда шептать пять зим: копыта, но не ноги мои, то узришь копыта вместо ног. Оридонцы посеяли это среди нас.
– Нет, – замотал головой маг. – Нет. Не они. Это доувены, ибо маги оридонские есть доувены.
– Не верю этому, гел. Нечаянно однажды увидал я их андина. Он был четверорук, как оридонец.
