***
«Едва лишь оридонская пята ступает в земли наши, как изрыгает лес на нас всю нечисть, сокрытую за ним. Не счесть их. Везде они!» Каум старательно вывел восклицательный знак и отложил палочку.
За окном шумел кронами городской сад. Четвертый этаж холларгского дома, хотя и чердак на поверку, как нельзя лучше подходил Быстросчету. Комнатка была небольшой. Почти закуток посреди городского скарба и навалов из какого-то мусора. Было так тесно, что Каум вел свои заметки, упирая дощечку в коленку. Однако он привык к лишениям и не обращал на них внимания. Главное, ему было тепло здесь.
– Руг, вы обещали мне прогулку, так хола велела мне сказать, – из-за груды хлама показалась голова холларгского служки в нарядном костюме.
Ракита никогда не говорила о таком сама, всегда присылала к нему слуг, но наказывала передать ее слова в точности, не от третьего лица, а непременно от первого. Она училась говорить с ним, ибо когда оказывалась рядом, смущалась и злилась сама на себя за это смущение. Впервые было с ней такое. Он это знал, а потому был деликатен.
– Я иду… сейчас же иду, – улыбнулся Каум. «Триста один всадник. Много это или мало? Где-то и много, но почти всегда и везде мало», – попытался вернуться он к своим размышлениям, но мысль о Раките уже увлекла его.
Каким милым, каким очаровательным было ее лицо, когда они покидали крепостные стены Ормларга. Он видел, как часто начинала вздыматься ее грудь, а сама она словно бы расцветала от ощущения повсеместной опасности. Ее глаза, небеса, погруженные в солнце, загорались удивительным огнем. Сколько в ней было страсти, сколько силы и мужества!
Однажды она призналась ему, что хотела бы быть воином, но не может даже удержать боевой топор.
– Посмотрите, – сказала она с горечью и показала ему свою тонкую нежную руку, – на что она способна эта рука? Вы думаете, на многое! Нет. Ничего. Она бесполезна сейчас. Вот если отрубить ее, то ничего для Холкунии не потеряется.
Каум тогда расхохотался. Впервые за долгие годы он хохотал легко и от души. Воистину, лишь женщина способна на непосредственность, которая заставит огрубевшую мужскую душу взметнуться в небеса!
Она обиделась и дулась целых два дня, а больше не смогла.
– Я в клетке, знаете ли вы? – бросила она ему в лицо при встрече. – И только с вами могу покинуть эту клетку. Кабы не это… то ни за что… слышите… вы меня понимаете?!
– Я понимаю, – смиренно проговорил он в ответ на ее оправдание.
Она смотрела на него хмуро и даже где-то наставительно, как на глупого ребенка. Потом, впрочем, она смягчилась:
– Сегодня едемте?
– Ваш батюшка меня с собой к Совету звал сегодня. Можно ли завтра?
– Хорошо… – согласилась она, и вдруг вскричала: – Нет… я не знаю, смогу ли… маменька мне… – Она не смогла придумать, что маменька ей, а потому поджала губы и покраснела.
– Тогда скажете завтра, – помог он ей.
– Я… да… завтра… завтра, – она облегченно повела плечами и быстро зашагала прочь.
Краем глаза Каум заметил, как одна из служанок пристально смотрела и слушала их разговор.
«Будь осторожней», – наказал он себе, – «не каждый день такое надо. Помни о том, что задумывалось там…»
– Просят вас, – вломился голос служки в мысли Каума, – готовы уж…
«Триста один! Триста один!» – твердил Каум, спускаясь вниз и этим счетом отсчитывая каждую ступеньку.
Во дворе у палат холларга было многолюдно. Тридцать всадников ожидали выхода Быстросчета, а когда он вышел, взгляды всех конников обратились и не на него вовсе, но на молодую девушку, которую он сопровождал.
– Прелестна, раздери мой живот, – не выдержал один из конников.
– Тише ты. Не то плетей наживешь.
– От такой бы никакие плети не страшны.
– Цыц, вы!
– Далеко не отъезжай, – как всегда напутствовал свою дочь холларг.
– Запахнись покрепче, не то продует тебя, – потянулась к дочери мать, но девушка отстранилась стыдливо и глубже погрузилась под меховую накидку.
– Не жарко? – спросил ее Быстросчет.
