– Коли пойдут, так нет разума у них.
– То-то и оно. – Дарул заговорил еще тише. – Коли так получается, то, видать, обоюдно мы поубиваться должны для них. – Каум снова понимающе кивнул. – Того ни нам не надо, ни им – брездам, видишь?
– Не наши нами правят, – горько улыбнулся Быстросчет.
– То-то и оно. Хотели они нас запросто изрезать, да только мы живучие. А запросто пошли на нас, думали, недорого им будет. Только когда мы и брездов остановили, и саараров, решили они сильнее давить. Теперь же нами нас самих и топчут. И ничего не сделаешь ведь? – Лицо Дарула исказила гримаса боли: – Ох, стрельнуло! – схватился он за спину. – Стар стал, видишь?
– Я того понять не могу, откуда Куупларг-то выпрыгнул над Холкунией стоять? – спросил Быстросчет.
– То тайна тайн, – загадочно проговорил Дарул. – Загадка то. – Он снова поморщился от боли. – Недаром многие богатства оказались там. Недаром… Там самые богатые сидят да сильные конублы. Отсюда и сила Куупларга. Без них-то был, что за ларг? Таких, как он, много было ларгов.
Они проехали несколько шагов молча.
– Просить тебя хочу, – заговорил Дарул, – не откажешь?
– Проси. Все сделаю.
– Я вижу, что Ракита, – Дарул подбирал слова, – к тебе неравнодушна. Ты не смущайся. Хе-хе! Сколько зим уж видел, а от такого смутился весь. Говорить я буду прямо. Ты знаешь, не мастак я с холами своими говорить витиевато. Ракита смотрит на тебя, как… на меня смотрела в детстве. Жаль то, но ты для нее нынче новым миром стал. Раньше я был вместо тебя. Но богами так устроено, ничего не сделать. Ты не бойся Урсуну. Она хотя и строга к тебе, но это то же самое, что и у меня. Горько девочку отпускать. Да только лететь она должна теперь сама. Всю жизнь при себе не придержишь. Я уже стар. Болит и шея часто, спина болит. Кугун уже трубит меня.
Не знаешь ты того, что в ларге много тех, кому люба она. И только ждут того, что я сомкну уста навек. Едва такое, то нападут, как стая шелудивых собак, не евших много дней. Урсуна смелая, с иной бы и не прожил, но и она не молодуха. Окромя нее, Ракиту более и защитить некому. Хотя боги вернули мне с тобой Сипуна, но угорел он от тревог, перенесенных средь саараров. Двух сыновей моих отдал Кугуну. Теперь есть только я, Урсуна и Ракита. То страшно, видишь?
– Да.
– Не знаю, отчего, но близок ты мне стал. Что-то чувствую я в тебе родное, хотя и сокрытое. Ракита к тебе льнет, и Урсуна тебя тоже любит. Любит, не открывай так глаза, любит, только по-своему. Как мать, у которой хочешь унести дитя.
– Я…
– Знаю-знаю. Знаю все. Клянись же мне, что не оставишь ее в ларге, когда уйду я в кущи Кугуновы.
Каум задохнулся от неожиданности.
– Не оставить в ларге, – удивился он. – Где же, как не ларге, ей безопасно?!
– Рядом с тобой.
– Я в ларге буду.
– Нет, ты уйдешь. Уйдешь, едва я отойду к Кугуну. – Дарул понимал, что его слова удивительно звучат для Быстросчета. – Как клятву дашь, все расскажу!
– Клянусь.
– Пусть слышат это боги. Пусть канешь во тьму ты, и бродить будешь там вовеки, коли клятву не сдержишь?
– Да будет так!
– Слушай же, – Дарул окинул взором пространство, не поворачивая головы, одними глазами. – Туринул, подъедь ко мне, – обратился он к ближайшему холкуну, своему племяннику. – Езжай к Гиролуну да скажи, чтобы взял кого, да нашел место для привала. Это их займет, – объяснил он Кауму, и быстро заговорил:
– Едва Кугун возьмет меня, как в ларге будет кровь рекой… Едва возлягу я на свое последнее ложе, и ты увидишь это или поймешь, так призови людей своих. Моих тебе я дам, тех, кому верю. Не более десятка их, но проверенные все. Я верю им.
Строг я с конублами, а потому ими ненавидим. Заговор против меня среди них. Травят они меня. Знаю. Уж скоро я совсем умру. Ты знай. И готовься.
– Кто травит?
– Туринул через служанку, что при мне из их сородичей живет.
– Чего же ты?..
– Нельзя мне против них. Нет сил теперь. Был Сипул, но и его сгнобили. Ракиту будут рвать себе, чтобы в ларге против них
