Второй раз Мягконогий появился ночью. С ним пришел владянин-реотв. Так Нинан-тар узнал о Морском скороходе, который отчего-то вознамерился разузнать о жизни на Длинном Столпе.
Совсем недавно, через несколько дней после окончания празднеств в честь Моребога, когда перед бруровой грозой из Великих вод пришел последний корабль, Мягконогий снова объявился в тиши ночи перед дверью Нинан-тара.
– Они уйдут во множестве. А когда придут, ты скажешь мне, сколько пришло. – Сказав это, он растворился в темноте.
И вот теперь, когда Нинан-тар проделал столь длинный путь, он застал Мягконогого мертвым. Более того, подле него лежала его точная копия с черными глазами.
У еен-тара тряслись руки, когда он обдумывал свое положение. Идти дальше по тропе, – означало найти верную смерть, потому как тропа оканчивалась высоко в горах, куда Нинан-тар никогда не ходил. Идти обратно было страшно – могила Мягконогого… могила Мягконогих была там.
Когда солнце переплыло середину небосклона и тени стали темнеть и удлиняться, пророчествуя о приближении ночи, Нинан-тар, наконец-то, решился вернуться назад.
Холодея от ужаса, он двинулся к месту недавней схватки. Несколько раз он останавливался, прислушивался и корил себя за то, что побежал вверх по тропе, а не вниз.
Его взору предстал обрушившийся купол храма Камнебога. Добредя до его стен, еен-тар прислонился к одной из них и никак не мог заставить себя посмотреть в сторону могилы.
Всякий раз, как он пытался сделать это, его зубы начинали звонко стучать один о другой, а ноги прирастали к земле.
Еен-таров нельзя назвать трусами по той только причине, что они надолго отдавали себя Великим водам, их буйству, их благости. Однако, в остальном, жизнь этого народца была спокойной и размеренной. Она протекала в тяжелом, но мирном труде, спокойствии привычного распорядка дня с двумя большими и двумя маленькими приемами пищи и ампаны, которые сопровождались игрой на ноприпле, походившим по звучанию на лютню, и на дудочках, которые еен-тары очень любили.
Если еен-тары и сталкивались с магией, то она была своей, родной – магией Моребога, благосклонного или разозленного, но своего, знакомого бога.
Перед Нинан-таром же предстала магия неизвестного бога, неведомо как появившегося в этих местах.
– О, Камнебог… О, Камнебог! – шептал мужчина, с трудом передвигая одеревеневшие от ужаса ноги в сторону могилы.
К своему удивлению, Нинан-тар обнаружил вместо второго Мягконогого лишь навал из странного рода субстанции, похожей на высушенные водоросли. Но под ними, как и до этого, лежал Мягконогий. Его остекленевшие голубые глаза смотрели в небо, а рот был слегка приоткрыт.
Поскуливая от страха, еен-тар заставил себя тронуть водоросли кончиком сандалий, а после оттащить их в сторону. Они все еще сохраняли очертания олюдского тела.
Нинан-тар отупело смотрел на труп своего друга детства и не мог поверить, что видит это, находится здесь и решился на все это. Остервенело сжимая меч, еен-тар приблизился к телу охотника еще на один маленький шажок.
Мягконогий лежал в странной позе, словно бы подпирал тело одной рукой, во второй он держал пучок водорослей.
Немного придя в себя, Нинан-тар разглядел в этом пучке очертания руки с хищно загнутыми пальцами. Она тянулась к горлу охотника.
Нинан подошел еще ближе, опустился на колени, и вдруг не выдержал и расплакался.
Он и сам не знал, сколько времени проплакал, но когда огляделся по сторонам, то узрел, что ночь сокрыла все вокруг, и он снова один наедине с вселенской мглой. Однако ему уже не было страшно. Он понял, даже умирающий, Мягконогий защитил его от нечисти.
Прикатив к могиле телегу, еен-тар разрубил мечом корзины и разложил из них костер прямо у изголовья трупа.
– Согрейся перед долгой дорогой, – сказал он, заботливо придвигая тело охотника к огню.
Неожиданно, он заметил, что рука нечисти вовсе не тянулась к горлу охотника, наоборот, она ухватилась за край его рубахи и будто бы расправляла ее. Замерший жест был таким странным, что еен-тар все ночь размышлял над ним и лишь к рассвету сон сморил его.
Утром он восстановил обвалившийся свод храма Камнебога, оставил ему дары из остатков мяса и рыбы, помолился и на прощание низко поклонился.
Дело оставалось за малым, отбыть в обратный путь. Охотников-ветровеев не хоронили. Обычаи запрещали делать это. Всю жизнь охотники питались тем, что порождали Ступени Брура и на прощание завещали свое тело на съедение, дабы гармония гор не была порушена.
