– К чему мне такое, – хмуро отвечал Дигальт, – не мудрец я и не учитель. Не по мне такое дело.
– И я так же думал, – Лугт подошел к брезду и положил руку ему на плечо, – но эту войну закончат наши внуки!
Дигальт же пребывал во многих состояниях сразу. Сначала, он был горд собой за то, что смог сплотить вокруг себя владян и поднять восстание против ставленника оридонцев, и даже слова Пероша о том, что они обречены, не смогли заставить кого-либо отступиться от верности Дигальту. То были восторженные дни, когда брезду хотелось петь, кричать и танцевать без меры. В таком состоянии он встретил войска Кина у Грозной крепости.
Но после началась война, какой он никогда не знал: тяжелая и длинная. Сошли на нет веселые разговоры, сошли на нет бравада и лихачество. Самые отчаянные пали в боях с оридонскими войсками. И Дигальт, вдруг, со страхом, ощутил, как где-то глубоко внутри проросло и готовится расцвести разочарование в том, что сделал. Могт Победитель, подстрекатели которого вскружили речами голову Дигальту, исчезли, едва началось восстание, а сам он, как доносили из-за Хода Обреченных, увяз в войне с Холкунией Прилесской. Холкуния Прибрежная сразу же сдалась на милость саараров, которые захлопнули перед носом Дигальта дверь к Боорбогским горам, к убежищу всех брездов.
И вот теперь, в довершение всех бед, началась странная война, которую по обе стороны крепостной стены прозвали «темной». Не раз враги, говорившие на одном языке, целый день говорили друг с другом, разделяемые частоколом выставленных пик, а ночью, спустившись под землю, бросались друг на друга и убивали друг друга в кромешной тьме.
Ужасающую картину смерти глубоко под землей дополняли рочиропсы, которые разбрасывали перед собой отряды, идя на схватку. Их многоцветный свет и множественные тени, отбрасываемые ногами дерущихся, отражались на стенах ходов и переходов, где происходили стычки. Воздух с трудом проникал на такую глубину, а потому воины дрались с надрывом сил, задыхаясь, часто падая в обмороки и бывая зарубленными именно от этого.
С трудом, но оридонцам удалось оттеснить защитников крепости в дальние закоулки подземных ходов и обрушить их, погребя под скальными обломками и своих, и чужих.
Сотни крестьян, согнанных Кином со всей округи, натаскивали в подземный город снег. Тая, он растекался повсюду внизу, а потому отрядам защитников, которые проникали в город по немногим оставшимся ходам, приходилось драться, где по колено, а где и по пояс в воде.
Трупы павших большую луну назад солдат, никто не убирал, и они плавали в воде, разбухнув как мехи, надутые воздухом.
Вот так провидение, поняв, что Дигальта по-иному не научить, стало преподавать ему его будущее. И он учился, хотя иной раз хотел умереть: умереть от усталости, умереть от безысходности и от страха перед призраками и нечистью, которая, как говорили, да и он сам несколько раз видел, стала обитать в подземных проходах, заваленных изрубленными трупами воинов. Она обгладывала трупы и часто бросалась на живых.
Воины возвращались из подземных битв хмурые, с потухшими глазами и осунувшимися лицами. Даже Аэрн, признанный весельчак и задира, перестал смеяться.
– Холвед спасет нас, – все чаще и чаще говорили защитники, и от этих слов их лица розовели, а глаза приобретали искринку жизненной силы.
Хотя Лугт применял всякую хитрость, крепость стала ощущать нехватку продовольствия. Никто не знал, но почти с самого начала осады, каждый из защитников стал олюдоедом, ибо трупы и своих солдат, и врагов, сносились в хладные гроты, а там жрецы разделывали их на части, и варили из них похлебку для живых.
Войск в крепости было много, но еще больше было женщин и детей, которые спасались за ее стенами от осады. Лугта часто одолевали думы о том, что в скором времени дело дойдет и до поедания этих несчастных.
Приближались самые холодные месяцы зимы.
Кин торопил своих инженеров, и они забивали в кровь невинных крестьян, переносивших в подземные ходы городка снег, торопя их делать свою страшную работу. От холода руки несчастных коченели; многие из них замерзали в поле и их трупами укрепляли баррикады, сваленные поперек улиц. Все новые и новые толпы пасмасов и холкунов гнали в долину, не заботясь об их пропитании. Олюди жили не более нескольких дней, не зная, где достать еды и умирали от холода, чтобы своими телами запрудить очередную баррикаду.
В одну из ночей яркая вспышка осветила долину и невообразимый грохот разнесся над ней. Горные шапки Холведской гряды вздрогнули и сбросили вниз, к крепости свои снега.
Лишь только Кин знал, что это произойдет, а потому отвел войска. Лавины сошли, погребя под собой несколько тысяч крестьян, и почти засыпали собой крепостные стены. Некогда величественные, на следующий день крепостные стены возвышались
