– Порешили они так. Пусть идут. Неволить не буду.
– Третьей дороги нет. Понял ли?
– Понял.
– Тогда, почему отпускаешь.
– К богам они отпущены.
Варогон внимательно посмотрел на холкуна. Губы его дрогнули в улыбке, а правая бровь взлетела на середину лба. Он похлопал Каума по плечу и отошел.
– Кто? – неожиданно спросил он из темноты.
– Ир.
– Хорошо то.
– Среди них есть соглядатаи… этих… из вашей дыры… хол… хол… Они ушли со своими стражами. Не менее двух сотен их. Не могу я… – начал было Тихий, ничего не поняв, но Варогон утянул его за собой.
Уходя к Илло, Быстросчет услышал полу смех полу шепот Варогона:
– Дорога выкует из него хороший клинок!
Илло сидел там же, где Каум его оставил. Его скорбь показалась теперь холкуну пустой, мелкой и даже какой-то вызывающей. Он снова разозлился, но осадил сам себя. Не время!
– Илло, донеси по каравану, чтобы силы берегли. Ночами идти будем.
Пасмас отрешенно кивнул.
– Зачем я тебе… теперь? – спросил он. – Пасмасы предали тебя. Я такой же, как они. Я ведь тоже могу предать. О, боги, как же стыдно! – Он зарылся лицом себе в колени.
– Ты говоришь глупые вещи, Илло. Там были не только пасмасы. Я видел и холкунов. Ты не такой как они. Главное доказательство для меня – их ненависть к тебе.
– Заметил? – донеслось из-за коленей.
– Нельзя не заметить. Ненавидят тебя, потому что ты лучше их. Они знают это. Отчего же ты не признаешь?
– Страшно.
– Что же тут страшного?
– Одному остаться страшно, – поднял голову Илло. Он внимательно посмотрел на Быстросчета. – Не представишь ты себе это, но попробуй. Когда не причем ты; когда не при ком. Один. – Он отвернулся. – С самого детства это со мной. Давно. А привыкнуть не могу. Желаю я прибиться к чему-нибудь. Быть с кем-то. Не поймешь ты, Каум!
– Да, не пойму, но…
– У тебя есть семья. Род у тебя есть. Есть те, кто руку тебе протянет. Кому ты свой. Кому ты скажешь, нет, а он тебе не укажет, прочь иди. Не такой я. Разница в этом, Каум. И сегодня я ее наконец-то всю понял. – Пасмас сглотнул подкативший к горлу ком. – Сколько зим подход я к ним искал. Делал все, чтобы стать при них, как при своих. Приняли меня. Вроде бы… Но едва, нет, сказал им… указали мне, чужой ты, пошел прочь… Кому верить, Каум?! Кому?!
– Мне верь. Иру верь…
– Вы холкуны, Каум!
– Что же с того? Мы любим тебя как брата!
– Нет, не говори этого. Не верю… Не обессудь, не верю я… сам в это не верю… ты правду мне говоришь, я знаю, но я… Я!.. не могу поверить. Там, внутри не могу… – Он поднялся на ноги. – Я тоже уйду. Мне здесь больше делать нечего.
– Если ты уйдешь вот так, когда нет причины, кроме неверия в себя, то ты вдвойне предатель, – раздался голос из темноты и в круг света от рочиропса вошел Ир. Он отирал топор. – Две большие луны назад я бы понял тебя. Сейчас, нет. – Холкун оправил кольчугу и сел. Он отрывисто дышал. – Ты сам сегодня назвал их предателями. Но их предательство понятно: трусы они и берегут свои жизни. Твое предательство никогда не примут боги, потому как нет ему оправдания. Ты оставляешь нуждающихся в тебе не по велению сердца, не по велению живота своего, но потому что предал себя. Сам себя предателем считаешь, и думаешь, что только поэтому не нужно здесь быть. Думаешь, себя предал, так и их обязательно предам. Так думаешь? Коли так, то ты предал и себя, и нас.
– Да, – прошептал, подумав, Илло. Он безвольно опустился на землю.
– Когда же предать нас хотел? – спросил в упор Ир.
– Не хотел, – растерялся пасмас. – Не хотел я, – он с мольбой посмотрел на Каума. Тот кивнул ему и улыбнулся.
