напоминали грохот камнепада.
Нагдин вздрогнул и очнулся. Это снова была полудрема. Одна из нескольких десятков, кои прерывали его ночное бдение.
Некоторое время Рыбак сидел, недвижим прежде, чем заметил, что кувшин повис у него в руке и излил свою влагу на ноги. В голову полезли тугие мысли, которые бывали в ней до того сотни раз. Словно иглами цеплялись он за его сознание и оставались в нем, что бы он ни делал.
За что ему это? За какое прегрешение? Чем провинился он?.. Нагдин поднял глаза к нему. По нему плыло одинокое облачко. Словно отражение корабля на ровной глади Великих вод, облачко на небосклоне пело оду одиночеству.
Нагдин зажмурился. Перед глазами побежали круги.
Тонкий скрип вывел его из самосозерцания.
Скрипела мачта. Вчера гуркен хорошо потрепало. Не рассчитав, корабль слишком сильно ударился бортом о крупное торговое судно.
– Крючконос, – захрипел реотв. – Крючконос, вставай!
Из груды беспорядочно разбросанных тел на борту корабля вылезла увесистая удивительно круглая голова реотва с большим крючковатым носом и оттопыренными ушами, хорошо подходившими для удержания слипшейся от угарного пота шевелюры.
– Мачта. Сделал ли?
– Не-е… – мотнул головой реотв. Он поднялся на ноги, пробрался к мачте и встал подле нее как вкопанный. Потом обнял ее и осел. Наконец, снова поднялся на ноги и обратил к Нагдину мокрое от пота лицо: – Веревок не хватило. А потом кены упились… Одному не выдюжить такое… – Он отер лоб.
– Как утро наклюнется, буди всех, и делайте мачту.
– Ыгы, гур, сделаем, – кивнул Крючконос. Дыхание его вырывалось наружу с громким свистом. Постояв еще некоторое время и, поняв, что капитан утратил к нему интерес, он снова развалился на телах своих товарищей и уснул.
Рыбак швырнул пустой кувшин за борт, но неизвестно откуда взявшийся туман подхватил его и стал носить по воздуху, вдувая в горло кувшина ветер, от чего посудина гудела, как набат.
– Жертвенная заводь. Судьба. Иди и поведу, иди или потащу-у… протащу-у…
–… когда еще такое делать будешь. Живо шкуру сниму!
– Не я… не мы… чего ты это?.. свое мы… ты это…
Утро обрушилось на глаза Нагдина, словно молот о наковальню, выбив из глаз сноп искр. Он подскочил на баке и огляделся. По палубе у его ног катались трое матросов. Одним из них был Крючконос. Благодаря своей медвежьей фигуре, он уверенно справлялся с остальными двумя, подсунув их себе под мышки.
– Остановитесь, – приказал им капитан.
Другие члены экипажа, завидев его мутный взгляд, тут же кинулись на дерущихся и растащили их в стороны.
За бортом всплеснула хвостом рыбина. Видимо, сети, установленные на ночь под покрытыми полипами и водорослями килем и днищем корабля, добудут неплохой улов.
– Отчего деретесь? – спросил Рыбак.
– Воры они. У своих же воровали, – прорычал Крючконос.
– Врешь, кривая харя, не воровали мы. Не то спросонья увидел. Гад. Ползает по палубе, как змей. Глядит всюду… Тьфу! – плюнул в сторону Крючконоса один из обвиненных.
– Видел я, гур, как они в трюме шуровали. Как звякали. От того и проснулся. Посмотрел и увидел, как общее добро перепрятывают…
– Лжешь. Пусть язык твой отсечет Владыка, а потроха иссушит Моребог. Не было такого.
– Перепрятывали. Укажу я, гур. Только скажи и укажу я.
– А ежели свои припрятки покажешь? Свои за наши выдашь?
– Зачем?
– От злобы на меня. Я давно подметил, невзлюбил ты меня. Заме-е-етил я, хотя ты и не видел…
– Тьфу мне до тебя… Тьфу! И не более. Гур, прикажи… я укажу…
– Показывай, – кивнул Нагдин.
Брезд скрылся в люке под палубой и появился снова с мешком под мышкой.
– Где зерно у нас… туда прятали… внутрь… глянь…
