Саарары расхохотались.
– Спи, – закричали от них, – отдыхай. Завтра мы тебя убьем.
– А коли ночью придете?
– Не придем. Устали мы. Резвые вы. А ты придешь?
– Нет, – отвечал Сгул.
– На том и порешим.
– На том и порешим.
Каум не заметил, как у него отвисла челюсть, пока он слушал разговор олюдей, которые завтра будут убивать друг друга.
– Все, людомары, теперь можно и отдохнуть, – вернулся на свое место Сгул и улегся поудобнее.
– Людомары? – спросил Каум у Омкана. – Вы называете себя людомарами?
– Да.
– Но вы… не людомары…
– Они мы. Теперь Чернолесье под нашей заботой, а значит людомары мы. Не дремсы и не молчи, людомары. Не спутай. Ты тоже теперь людомар.
– Отчего же не дремсы?
– Отдались они в услужение врагам нашим. Оттого мы не они.
– Спи… спите все. Поутру сеча будет. Лучше здесь, чем там, – приказал Сгул и тут же уснул.
Сердце Быстросчета дрогнуло и забилось много сильнее. Он затравленно огляделся и увидел, как воины стали укладываться на покой. Не слышалось тяжелых вздохов или недовольного бормотания; не было заметно волнения. От всего этого Каум почувствовал себя одиноким. Одиноким трусом и ему стало стыдно.
***
Такого странного начала битвы Каум не знал. Едва ли на его ожидания можно полагаться, ибо он был олюдем сугубо мирным, не знал войн, а за битвы почитал стычки с разбойниками, но, возможно, что даже и наемник, такой как Варогон, посчитал бы занимательной картину, которую смог наблюдать конубл ранним утром следующего дня.
Беглецы не прятались и свободно ходили промеж кустов рощицы, справляя свои дела и переговариваясь о чем угодно, но не о главном. Всадники их, безусловно, заметили, но также не спешили ввязываться в драку, сидя в отдалении прямо на земле или очищая коней.
Кауму вся эта подчеркнуто спокойная возня напоминала давнишнюю сценку, которую ставили в фийоларгском театре. Кажется, она называлась «Неверная жена» и повествовала о том, как жена невольно оказалась в одной комнате с вором, убегавшим от стражи, а муж, найдя ее в подобном обществе, посчитал вора за любовника, и так как последний смог улизнуть от него, то муж поколотил жену за обоих. Она обиделась и в отместку завела любовника, которым оказался молодой пасмас, приехавший в город на заработки, но которого обчистил некий вор. Дошло до того, что муж поколачивал жену всякий раз, когда ему вздумается, а жена за это изменяла ему больше и больше. Самой запоминающейся сценкой – ее-то и вспомнил Каум – было обыденное утро, когда муж занимался своими делами, а жена своими: степенно и с расстановкой, а после этого оба отвлекались от дел на драку, где каждый лупил друг друга. После подобного утреннего сеанса супруги возвращались к оставленным делам и заботам. Публика, помнилось, была в восторге и хохотала до колик в животе.
Каум улыбнулся. Только тут он заметил одну деталь, которая до этого не бросалась в глаза: почти половина из их отряда так и не поднялась на ноги. Более того, воины лежали покрытые листвой и поломанными ветвями.
Тем временем, от всадников в сторону беглецов выехал один воин. Это был молодой саарарец.
– Вы ли убили там, на тракте? – спросил он, внимательно разглядывая своих противников.
– Мы, – откликнулись те.
Он поджал губы: – Вы поплатитесь. – И отъехал обратно.
После этого конница стала выстраиваться в шеренгу и двинулась к рощице. Остановившись в полете стрелы от беглецов, саарары вынули луки и выпустили несколько волн стрел. Однако густота кустарника подобно волнорезам свела их ударную мощь на нет.
Раздался крик и около двадцати всадников спешились. Они неспешно пошли к кустам и врубились в них.
