Я замялся, на всякий случай состроив многозначительную гримасу. Теперь мы говорили тише: напряжение встречи несколько спало, всполохи гипера гуляли по обшивке корабля, умаляя нервозность.
Уникальность обстоятельств неожиданно выделила нас двоих из триллионов разумных, странным образом объединила, придала беседе оттенок задушевности, какой-то даже интимности, что ли. Необходимость в крике отпала. Старые товарищи, заклятые враги стояли и рассматривали друг друга.
Мне наконец стало видно, что падение в шахту не прошло для Каламита совсем уж бесследно: движения его стали несколько скованны. Гигант с особой осторожностью переступал ногами, и я предположил, что на его сапогах нет магнитных набоек. В отличие от меня Тёмный лорд не готовился к прогулкам по открытому космосу.
Эта мысль неожиданно привела меня в бодрое расположение духа. Разумеется, травмы и отсутствие набоек не могли нивелировать разницу уровней, просто нервная система, порядком расшатанная злоключениями, с радостью ухватилась за первый же повод сбросить стресс: пришло время очередного взлёта психологической «синусоиды».
– Кто ты? – проскрежетал Каламит, почувствовав моё неожиданное веселье. Понятия не имею, что именно рассмотрел во мне Тёмный Владыка. – Кто ты?!
В первый миг я отшатнулся от звука его голоса, но металл антенны, холодивший спину даже сквозь плащ, заставил меня опомниться. Сам не знаю, как это получилось, но я склонился так, словно общался с ребёнком. Странная смесь восторга и отчаяния говорила сейчас вместо меня.
– Привет, малыш, – будто со стороны услышал я собственный голос. – Хочешь знать, кто я? Докладываю: я был хорошим другом твоего папы. Мы вместе прошли через тот ад на Селле, в кандаморском лагере смерти. Надеюсь, тебе никогда не придётся испытать такого.
Каламит посмотрел на меня очень-очень странным взглядом. Но ничего не ответил, и я продолжил:
– Когда двое мужчин попадают в такую ситуацию, да ещё на такой срок, ты поневоле начинаешь брать на себя ответственность за другого. Если бы я не выжил там, сейчас кто-то другой разговаривал бы с моим сыном.
«Что дальше?» – подумал я, лихорадочно продумывая дальнейшее развитие диалога. Но память, простимулированная Силой, сама выталкивала нужные слова.
– У меня для тебя кое-что есть, – сказал я, хватаясь за первое, что подвернулось под руку: висевший на поясе мешочек. – В этом кисете лежит кристалл, который добыл твой прадед во время Первой кандаморской кампании. Он нашёл его в маленькой пещерке на планете Ноксвилл в секторе Теннесси. Этот кристалл твой прадед добыл в тот день, когда отбывал на планету под названием Париж.
В галактике тысячи секторов, миллионы планет. Никто не может помнить все их названия, правда?
– Твой прадедушка пользовался мечом с кристаллом каждый день, до тех пор пока не выполнил свой долг. Потом он вернулся к твоей прабабушке, разобрал меч, а кристалл положил в банку из-под коффы, где тот и лежал до тех пор, пока правительство Селла не вступило во второй конфликт с кандаморцами. Правительство призвало твоего дедушку, и твой прадедушка передал этот кристалл твоему дедушке, на счастье.
Каламит слушал.
– К сожалению, твоему дедушке не так повезло, как твоему прадедушке, – вдохновенно вещал я. – Он был рыцарем-Паладином и погиб вместе с другими дзингаями, возглавляя десант на флагман кандаморцев «Вотер Бей».
Каламит слушал внимательно. Я сделал внушительную паузу, затем сказал с особенной вескостью:
– Твой дед смотрел смерти в лицо. Он знал о ней. И ни у кого из тех дзингаев не было иллюзий: они знали, что никто не уйдёт с того корабля живым. И поэтому за три дня до атаки твой дед попросил одного штурмовика по имени Виноки, ватекка, которого он никогда не видел прежде, передать своему маленькому сыну, которого он сам никогда не видел, свои золотые… свой уникальный кристалл.
Каламит слушал очень внимательно.
– Тремя днями позже твоего деда убили кандаморцы, – скорбно поведал я. – Но Виноки сдержал слово. Когда закончилась война, он прилетел к твоей бабушке и привёз твоему отцу, который тогда был совсем маленьким, кристалл. Он здесь, в кисете. – Я похлопал себя по поясу. По идее надо было распустить завязки и продемонстрировать рекомый предмет, но очень уж не хотелось отвлекаться. – Этот кристалл был в мече твоего папы, когда его челнок сбили над твоим родным селом, Аммосипиквантисимусом. Твоего папу взяли в плен и посадили в кандаморский лагерь. Он знал, что если бы кандо’сс увидели у него кристалл, то конфисковали бы его. Но твой папа считал, что кристалл принадлежит тебе. И он не хотел, чтобы эти наёмные твари хватали своими немытыми кандаморскими лапами то, что принадлежит его сыну. Поэтому он нашёл место, где мог бы надёжно спрятать кристалл: у себя в жопе!
Была у меня слабая надежда, что Каламит оценит, насколько без запинки произнёс я название Аммосипиквантисимус. Всё-таки ностальгия по родному дому, то, сё… Но Тёмный лорд просто слушал, слушал подозрительно внимательно.
– Пять долгих лет он носил этот кристалл у себя в ж… – рассказывал я, слегка теряя уверенность в правдоподобности этой занимательной истории, – а потом умер. От дизентерии. А кристалл отдал мне, и я прятал этот кусок камня с острыми краями в своей ж… ещё два года. А потом, через семь лет, меня отпустили к моей семье.
Металл антенны холодил спину. Логика повествования волокла меня за собой с неодолимой силой.
– И вот сейчас, малыш, – торжественно заключил я, – мне пришлось прибыть на «Люцифер». Чтобы передать этот кристалл тебе.
– Мой отец был торговцем, – проскрежетал Каламит. – Дед – простым фермером. Прадед – тоже фермером. Никто из них не сидел в кандаморских лагерях, никто не пользовался плазменным мечом. Я первый Одарённый в своём роду.
– Твой отец был великим дзингаем! – горячо возразил я, машинально вступая в спор, более из принципа, чем в поисках истины. Отказываться от совершенно идиотской, но увлекательной семейной истории не хотелось: пока продолжалась беседа, не могло начаться месилово.
– Кто ты, Рейван? – с задумчивой, почти тоскливой интонацией проговорил Каламит. – Что ты такое? В тебе была гордость, Рейван, в тебе была ярость. А теперь ты
