Они не ведали, что заряжены не столько на Хорсуна, сколько на далекого потомка его и Нарьяны. Этот ребенок родится, когда в Коновязь Времен лягут несметные весны и память об Элен уйдет в небытие… «Откуда мне стало это известно?» – вяло подивилась Олджуна. Начала бы задавать себе другие вопросы, но почувствовала, как проглоченный пузырь зашипел и закопошился в животе. А потом приказал: «Иди».
Она покорно обогнула холм и остановилась у жертвенника дядьки Сордонга.
Стой.
– Кто ты?!
– Тот, кто пришел за возмездием, – откликнулся голос.
– За каким еще возмез…
Олджуна не договорила – пузырь взмыл в голову. Наворачивая неистовые круги, смешал остатки мыслей в горючее варево. Она медленно озиралась, теряя себя. Налитые кровью глаза дико блуждали и ни на чем не могли остановиться. Окружающее поблекло, померкло, тени деревьев упали на серый снег, как полосы на боках сумеречного бабра. Только в кругу пепельной земли, отчего-то обойденном снегом, возвышался белый столб с шаманскими духами на шестах. Тихо реяли на ветру клочья телячьей шкуры.
Подчиняясь велению пузыря, Олджуна вошла в круг, села на землю и раскопала батасом бугорок под столбом. Глинистый дерн поддавался легко, был влажным и приятно теплым, будто недавно здесь жгли костер. Пальцы радостно вспомнили прирученную мягкость скудели. Согревая, разминая, катали, лепили, выглаживали…
Чуть больше ладони получился человечек – с валиками сурово сдвинутых бровей, сжатым ртом и упрямым крутым подбородком. Ноготь вычертил зигзаг молнии на правой щеке.
– Приспел любви горячий срок, – запела Олджуна. – Открой свое сердечко…
Вот он – ее человек-мужчина. Красивый, большой, могучий. Ее сокровище, ее идол, несбывшееся счастье в незадачливой жизни, схожей со шкурой черно-серого бабра. Жар любви еще жил в сердце, куда мерзкому пузырю, как бы он ни старался, не было доступа. Любовь к багалыку принадлежала сердцу не меньше, чем глубинная часть воли. Словно глиняные комки, выминались, разворачивались в мглистом мозгу новорожденные мысли. Никому не уничтожить эту волю. Разве что вырвать вместе с сердцем.
Она нежно прислонила идола к столбу. «Девочка вылепила багалыка. Я, маленькая дочь Сытыгана, его вылепила».
«А теперь убьешь», – молвил гугнивый голос.
– Но я не хочу, – возразила Олджуна, отводя глаза от батаса, воткнутого в землю.
«Хорсун просто счастлив, что кузнец лупит тебя, как никчемную собачонку!»
– Неправда…
«Разве он был хорошим отцом?» – спросил пузырь ехидно.
– Багалык желал мне добра. А я…
Олджуна приметила рядом какое-то движение и оглянулась. В нескольких шагах от нее сидела ворона. Тараща то один, то второй блестящий глаз, птица усердно чистила хвост.
– Сгинь, сгинь!
Пернатое лихо отпрыгнуло, но не подумало улететь.
«Из-за Хорсуна погибли твои несчастные родичи!» – взвизгнул пузырь, разбухая в груди.
– Каг-р, кар-ра, кар-р! – подтвердила черная смертница.
– Я люблю багалыка, – сказала Олджуна назло пузырю и вороне.
Виски будто в кузнечных клещах стиснуло. Привиделось – молот навис над головой, вот-вот размозжит. Рука невольно поднялась, защищаясь… Но сердце тюкнуло в грудь крепким кулачком, и Олджуна выплыла к высветленному окну внешнего мира.
Взъерошенная ворона безбоязненно увивалась вокруг. Клюв ее широко открылся, глаза-бусинки уставились вверх, на руку, которая… сжимала батас! Неведомая сила клонила нож к идолу.
Олджуна уже убила однажды. Из глупой мести крылатым родичам Хорсуна выстрелила в орлиного слетка, но радости мщения не испытала. После – дня не было, чтобы Дилга не взимал плату за убийство. Значит, орлы чуяли в Олджуне гибель не только своего птенца, но и человечьего собрата.
Она не смогла даже расслабить пальцы, не то что опустить руку. Попыталась отползти на коленях, но ворона, взлетев, обрушилась на нее. За миг до этого левая рука, откинутая от сердца, успела мазнуть по сырому лицу идола – и упали валики насупленных бровей, нос раздался, крутой подбородок стек к шее, а главное – стерлась молния на щеке.
