Илинэ глянула с сочувствием. Имея сильный джогур, о котором немногие близкие ведали, девчонка могла запросто приворожить Дьоллоха. Лучше давно бы так сделала, чем страдать и надеяться, возможно, понапрасну.
Угадав мысли подруги, Айана вздохнула:
– Не хочу силком привязывать. Хочу, чтобы сам.
На том и попрощались, где тропа в разные стороны разбежалась.
Илинэ шла, улыбаясь. В ушах еще звенел отчаянный голосок: «Мне без него лес серый и зима ближе…»
Девушки, как соберутся вместе, тоже все о любви болтают, будто жизнь из нее одной состоит. Долгунча, и та обмолвилась однажды: «Люблю, когда в избраннике твоем, в тебе самой и вокруг громом гремит и волною бьется, ревет и сметает, что ни попадя, на пути!»
Отчего? Неужто столь страшна и сокрушительна любовь? Или у всех разная? А ведь и Дьоллоху, пожалуй, понятна такая – с надрывом в голосе, дрожью в теле, с шапкою оземь и безрассудством в глазах. Страсти! Бедная Айана.
Вдруг сердце стеснила жгучая боль, и дыхание зашлось. Что произошло? С кем?! Илинэ безуспешно пыталась отогнать имя, крутившееся на уме, не кликать, не связывать его с бедой… Кляла себя: знала же, зна-ала!
Задергалась по тропе: куда бежать? Догнать подружку? Но старейшина не дома, у багалыка! Без памяти помчалась в заставу, задыхаясь и плача… С лиха едва не напоролась на коня, что выехал встречь из-за кустов. Всадник успел остановить норовистого гнедка, дыбом прянувшего с перебором копыт.
– Тур-р-р! – крикнул, придерживая одной рукою поводья, другой словил слетевшую шапку. Волосы седые, а сам не старый… Да это ж багалык! Илинэ замешкалась, растерялась. Если багалык здесь, то где отец Айаны?
И отпустило: знать, уже дома. А она, глупая, мечется, измышляет скверное. Вот уж оскомину набила дурацкая ворожба! Быстро отерла слезы.
– Что, скаженная, под копыта лезешь? – Голос, понятно, сердитый, есть на что гневаться.
– Прости, не видела, – пролепетала виновато.
– В другой раз лучше смотри, не то собьют, – смягчился и, кажется, усмехнулся багалык.
Не посмела глянуть. Ноги стояли на месте, чуть подрагивая в коленях, а бег сердца все продолжался.
– Ладно, осторожнее буду, – сказала. Что еще молвить? Не отъезжает человек, ждет чего-то, гарцуя рядом на нетерпеливом коне.
– Ну, бывай, раз новостей не рассказываешь, – теперь, поди, улыбнулся по-доброму, а все равно глаз не подняла. Стыдно – заплаканные. Только кивнула в ответ.
Конь обогнул полукругом. Багалык хотел что-то молвить и передумал. Зубами хрустнул, будто перекусил слово в самом начале, чтобы назад не вернулось. Поскакал, и сердце Илинэ исполнилось смутной печали. Хотелось обернуться. Сдержалась и почувствовала – он обернулся. Стояла не шевелясь, пока скрип снега под копытами не угас вдали. Тогда она, не понимая почему, закрыла лицо ладонями и снова заплакала.
…Сон приснился под утро и был явно не пустой. Багалык полагал, что без Нарьяны тут не обошлось. От чего-то она хотела предостеречь.
Привиделась юная девушка, смутно напомнившая что-то далекое и прекрасное. В ладони ее лежал прозрачный граненый камень. Словно солнечный кусочек откололся от копыта Дэсегея и горел в руке, испуская восьмилучистое сияние. Девушка протянула камень Хорсуну. Высветились глаза-звезды, и в какой-то миг почудилось, что это Нарьяна. Тотчас испугался ливневого обвала.
Сколько же, сколько ночей из весны в весну, не сосчитать, вороненое железо ливня отсекало жену от него! Будто меч по живому, с болью острой, невыносимой… Не мог привыкнуть. Как привыкнешь к ране, если с нее раз за разом сдираются струпья?
Но не было смолы ливня, не было и жены за его липучими струями. Совсем другая показалась, не та девушка с сияющим камнем и не певица Долгунча, которая изредка являлась в стыдных грезах. В руках этой молодой женщины с тоскливыми глазами и ртом, красным, как перезрелая ягода шиповника, возвышался чорон, украшенный медными кольцами.
Хорсуна вдруг обуяла жажда. Принял чорон, собрался отпить и отшатнулся с криком – вместо кумыса в кубке красно, жирно плескалась кровь.
Пробудился в знобком поту, глянул в окно. В туманном отражении привычно возникло пасмурное лицо, обрамленное седыми волосами – точно кто-то пролил на голову белую глину. Подумалось вдруг: а он ли это? Не забрала ли Нарьяна часть его жизни вместе со счастьем?
Осерчав на вечную свою унылость – забрала, так что ж, мир не рухнул! – вынул пластину каменной воды и вставил в окно
