редкие окна, не похожие на европейские бойницы, а под стенами раскинулся яркий и шумный восточный базар, ярко праздничный, карнавальный, где не столько торгуют, сколько проводят время с крохотными чашечками черного как смоль кофе…
Из кофейни вышел и сразу направился в мою сторону высокий и широкий в плечах красавец араб, сказал весело:
— Приветствую, дорогой друг, на благословенной Аллахом земле!.. Как отдохнул?
— И другим дал отдохнуть, — ответил я. — Где остальные?
— Я им нашел укромное местечко, — ответил он. — Никто не говорит на местном наречии, как вот шпарите вы, профессор. Даже я не говорю, потому для всех прибыл прямо из Эль-Риада.
— Веди, — велел я. — А то вдруг кто начнет беспокоиться.
Он хмыкнул.
— Да знаем мы, кто уже начал… да и не переставал.
Я посмотрел на него строго.
— Это кто же?
— Кому было поручено, — ответил он бодро, не моргнув глазом. — Она же у вас телохранитель? Хотя в Управлении не знают еще, что это вы ее чаще телохранительствуете…
— А чего в город не вошли?
Он двинул плечами.
— Да так… Кто-то сказал, уж и не помню кто, что вдруг вам понадобится помощь, чтоб не надевать штаны снова и не возвращаться так далеко. Мы вообще-то все ленивы, в наших досье это написано?
— Зови, — велел я, — мы и так задержались.
Городок невелик, едва прошли базар, вот уже и центральная часть, самая древняя, Ингрид засмотрелась на двух типичнейших тунисцев, что идут навстречу, держа в поводу один крупного мула, похожего на лошадь, а второй мелкую лошадку, похожую на мула. Бородатые, несмотря на молодость, одеты почти все в джеббу, на плечах цветные платки, на головах кабусы, а то и вовсе фески, на ногах кожаные сандалии. Штаны из домотканого полотна, что-то вроде старинной мешковины, все-таки мешки давно из бумаги, пластика и вообще из чего угодно, но только не из ткани.
— Живут же люди, — сказал я с почтением. — Вот это культура!.. Настоящая, древняя, устойчивая ко всяким потрясениям и чужеземным веяниям. Три тысячи лет… да какие три, все пять тысяч лет, а то и больше, вот так эти люди идут по этим тропам и ведут навьюченных животных…
Левченко кивнул, а Ингрид буркнула:
— Пять тысяч?
— Пять тысяч лет, — подтвердил я. — Еще когда, как говорят наши заклятые друзья, русские не то сидели на деревьях, не то в пещерах, здесь уже существовала вот эта высокая культура… За это время русские вышли из пещер, завоевали шестую часть суши, запустили спутник и первого человека в космос, а здесь все так же идут по этим тропам и ведут этих животных… Эх, сюда бы перебросить тех наших, кто мечтает жить на природе вдали от угнетающей их цивилизации!
— Тунис будет переполнен, — сказала она. — А Россия обезлюдеет.
— Зато станет чище, — заверил я. — Оставшихся вполне хватит для сингулярности. А наших алармистов сюда! Всех сюда, пусть приобщатся к древней культуре… и останутся в ней без права возврата в нашу европейскую дикость.
Я умолк, она тут же пихнула в бок локтем.
— О чем задумался?
— О проблемах бытия, — ответил я замедленно, — о культуре и духовности…
Левченко переглянулся с Челубеем, а Ингрид фыркнула.
— Только не начинай!.. За тобой сколько трупов осталось, забыл?
— Нет, — ответил я, — как раз когда смотрел на них, всякий раз думал о духовности, культуре и стремлении к прекрасному. Именно вот так, шагая по трупам, шли мы от палеолита к сингулярности! Да от какого палеолита, от первичного бульона… И потому сейчас, когда говорят, что нехорошо идти по трупам, у меня вопрос: что, хотите остановить прогресс?
Она спросила с презрением:
— Прогресса без трупов не бывает?
— Теоретически возможен, — сказал я со вкусом, — тема интересная, можно дискутировать, жаль, не с кем.
Она посмотрела косо.
— Да, конечно. Может, для хорошей дискуссии трупов маловато?
