— Хорошая винтовка, — сказал я и отдал ее Куцардису. — Это не женщина, не предаст… если будешь заботиться.
Ингрид отняла от глаз бинокль, фыркнула, что значит — все слышит, а потом припомнит, но сказала таким тоном, словно продолжает только что прерванный разговор:
— Как вижу, у них только мужчины…
— Отсталые? — спросил Куцардис с интересом.
— Очень, — подтвердила она. — Но у них, понятно, мужчин много, даже очень много… И потому нет женщин с оружием в руках.
— Ну-ну, — подбодрил я, — что хотела сказать?
— Уже сказала, — ответила она победно.
Я смолчал, а она отвернулась с гордым видом, как часто делают женщины, когда сказать нечего, но брякнут что-то многозначительное и умолкают, дескать, тупые, не понимаете.
Наверное, что что-то фаллическое, мелькнула вялая мысль на заднем фоне настоящих мыслей. Или как ее там, когда вопросы пола, но только с женской стороны, все еще в тренде мстить и отыгрываться за якобы угнетение со стороны сильного пола.
А вообще хрен с нею, со всей этой ерундой, прислушался к Челубею, этот невесело и с ноткой зависти втолковывает мрачно нахохлившемуся Затопеку:
— Халифат — это знамя молодых, а мы с тобой уже старые, не понимаем. Не потому, что сами старые, наша цивилизация старая, а халифату всего несколько лет. Нынешнему. Сейчас он, как и когда-то коммунизм, обещает счастье и равенство для всех…
— Всех? — переспросил Затопек ехидно.
— Всех своих, — уточнил Челубей. — Прими ислам, и тебе будет щасте. Много. И семьдесят две гурии.
— Семьдесят две много, — возразил Затопек. — Мне семьдесят как раз…
— Увы, — ответил Челубей с сочувствием и пониманием. — Возьмешь семьдесят две, и баста!.. Нельзя нарушать законы шариата.
— Но семьдесят две, — сказал Затопек, раздираемый желаниями и сомнением, — уже работа, а я работать не хочу. Какой тогда рай? Это уже не рай…
— Но-но, — прервал Челубей, — не кощунствуй. Догмы не обсуждаются. Либо ты правоверный, либо говно ходячее.
Затопек жалобно пискнул:
— А какой-нибудь… третий путь?
— Буржуазный? — спросил Челубей с тяжелым подозрением. — Ни вашим, ни нашим?.. Кто надеется огрести прибыль с обеих сторон, может огрести что-то другое… Тоже с обеих сторон.
Куцардис прислушался, сказал мне:
— Слушаете, профессор?.. Я заметил, среди революционеров не бывает людей старшего возраста. Молодыми были и декабристы, и якобисты, и марксисты, игилисты, халифасты… Даже как-то стыдно наносить по ним авиаудары, будто по своим честным, но очень неумным в силу возраста и недостатка жизненного опыта детям.
Левченко цыкнул:
— Но-но, разговорчики!.. Враги не бывают ни честными, ни красивыми. Это только мы такие. Вы должны проникнуться к врагу всей беспощадной пролетарской яростью. Их халифат ничто перед нашим. Вон профессор щас скажет, что широк русский человек, если верить террористу Достоевскому, что делал бомбы для убийства царя, но мы в самом деле широки, как Стенька Разин!.. И если нас разозлить, то никому мало не покажется…
Левченко ведет автомобиль на хорошей крейсерской скорости, дорога пустынная, я просматривал со спутников дорогу впереди, позади и вокруг, вовремя увидел за три километра от нас идущий навстречу военный грузовик.
Тревожное чувство прокатилось по нервной сети, а когда грузовик перегородил дорогу и остановился, я торопливо вытащил планшет, сразу же вывел на экран изображение.
— Ого!.. А это что?
Ингрид и Куцардис тут же стукнулись лбами, стараясь рассмотреть изображение при ярком солнце. Там через оба борта как раз начали прыгать боевики с оружием в руках, одни прятались в придорожной канаве, другие укрылись за камнями.
Челубей посмотрел тоже, Куцардис только присвистнул, а Челубей сказал с тяжелым сарказмом:
— Вот это я люблю! За нами погоня на двух грузовиках, а впереди дорогу перекрыл вообще монстр… Почему нет
