– Сегодня прекрасный день, добронравный Константин! – провозвестил чоруг вместо приветствия.
– И чем же, хотелось бы знать, он так прекрасен? – ядовито осведомился Растов, просроченное пиво придало ему куражу.
– Сегодня ты поделишься с народом чоругов теми бесценными знаниями, которые приобрел в месте, которое зовешь Стальным Лабиринтом. Твой индивидуальный опыт послужит всему миру.
– Шчи, прошу тебя отметить для протокола: поскольку я на такую щедрость не подписывался, а также поскольку ментоскопирование будет стоить мне памяти, у меня нет никаких оснований называть этот день прекрасным. Скорее уж прескверным. Или прегадким.
Чоруг степенно покачал длинной мордой. Дескать, понимаю тебя, теплокровный, но поделать ничего не могу.
– Ну я еще ладно, – никак не мог угомониться Растов. – Я военный, мой долг жертвовать жизнью… Ну или памятью, если так сложилось… А девчонка-то клонская вам за каким хреном понадобилась?! – Майор указал в сторону капсулы, где злобно ковыряла в полу окованным носком ботинка черногривая Малат. – Держу пари, она ничего интересней галантерейного магазина на окраине Синанджа за свою коротенькую жизнь не повидала! Ее-то зачем ментоскопировать? Просто для коллекции? Из чистой страсти к мучительству?
– Мы ничего не делаем «для коллекции», – обиженно проскрипел чоруг, складывая клешни на сегментированном брюхе. – Если это важно для тебя, сообщу: нас давно интересует баланс между вашей агрессивностью и тем, что вы называете «эмоциональностью». В этой человеческой самке удивительным образом сочетаются крайние степени и того, и другого.
Растов не удержался от кривой улыбки – редкий случай, когда его мнение (в данном случае о Малат) совпадало с мнением чоруга.
А невозмутимый Шчи продолжал:
– Мы уверены, что, изучив те участки ее опыта, которые являются наиболее ранними, ответственными за формирование общей модели ее поведения, мы сможем многое понять о теплокровных.
Растов поморщился.
Что, правда ментоскопирование несовершеннолетней девчонки Малат носит настолько фундаментальный научный характер? Как-то верилось с трудом.
Ему, военному практику, было проще поверить в любую небывальщину: что Малат в детстве похищала некая могущественная ксенораса, что она контактировала с неким зловещим артефактом, почему-то интересным чоругам, или это делал кто-то из близких Малат, хоть бы даже кто-то из ее погибших братьев, рассказ о чем, пусть даже неосознанно, сохранила ее память…
– Я считаю, вы совершаете ошибку, – сказал Растов твердо. – Как минимум – этическую.
– Ты сейчас шутишь?
– Нет.
Чоруги перешли от слов к делу без оповещений – что вообще было им свойственно, так сказать, стилистически.
Как только боты сорвали с ментоскопа последний слой теплоизоляции, дьявольская машина включилась.
Растов привык, что любое земное медицинское оборудование является либо новым, либо новейшим, ежегодно вбирая в себя последние достижения с переднего края науки.
Но чоругский мозголом выглядел так, будто его вчера извлекли из Большого Дырчатого Цирка олунчей: литые бронзовые арки с респектабельной зеленой патиной, вставки из помутневшего от времени хрусталя, сплетения труб и проводов, какими можно было бы впечатлить разве что героев Жюля Верна…
«Эта дрянь выглядит так, точно работает на энергии водяного пара», – вздохнул майор, удрученный явленным дизайном.
– Я очень удивлен, добронравный Шчи, – с неожиданной театральностью произнес Растов, в основном чтобы оттянуть свидание с ментоскопом. – Удивлен вашим прибором!
– Чем конкретно ты удивлен?
– Можно, я издалека? Час назад я поглядел в иллюминатор и поразился тому, сколько промышленности, оказывается, имеется у народа чоругов… Внизу были одни заводы! И склады! И электростанции! Кажется, все чоруги Вселенной заняты на этих заводах! И ведь они каждый день что-то новое выпускают, раз их так много! Но при этом меня – лично меня – будут мучить на допотопном оборудовании, которое еще первых звездопроходцев помнит.
