– Куда?
Меча при нем не было, почти все схоронившиеся «охотники на охотников», имели с собой ножи и кинжалы. Костя держал в руке тот самый «кавказский» кинжал, что добыл в Велесовом Затоне.
Белеющее лицо сразу выдало чужака, и Плющ ударил – коротко, без замаха.
– П-перкунас… – прохрипел криве и рухнул к костиным ногам.
Константин поспешил на помощь своим.
Где именно он совершил ошибку, Эваранди так и не понял. В темноте, которую почти не рассеивал огонь костра, плохо было видно, куда идти.
Наверное, надо было обогнуть огромный, в три обхвата, дуб не со стороны реки, а правее. Левее же обнаружился замшелый валун.
Плющ сместился еще ближе к реке – и его повязали буквально мигом. Накинули петлю, затянули рывком, разоружили, кляп в рот.
Грубые, сильные руки подхватили Костю и аккуратно, чтобы не шуметь, уложили в лодку. Заплескали весла, каюк отдалился от берега – и Эваранди замычал от стыда и бессильной ярости.
Пинок и сиплый голос, прошипевший нечто непонятное, но энергичное вроде «Заткнись!», вынудили Плюща исполнить приказ «чертова прибалта».
В плен попадают на время, а вот умирают навсегда.
Глава 22. Константин Плющ. Неволя
Костя лежал в носу каюка, перед ним гнулись спины двух гребцов, а третий из криве, седой, уже в возрасте, занимал место на корме, зорко поглядывая на пленника. Костин кинжал висел у него на поясе.
Гребцы работали веслами весь остаток ночи и выдохлись. Рубахи у них были мокрые, а движения уже обрели вялость.
– И чего вы так надрываетесь? – сказал Эваранди с насмешкой в голосе. – Все равно не удерете, наши вас найдут. Отрежут ваши глупые головы и насадят на колья.
Он говорил на северном языке, понятном викингам и немного русам. Костя не надеялся на взаимопонимание и больше налегал не на слова, а на эмоции, чтобы задеть побольнее тех, кто его пленил. А чем еще он мог ответить?
Получалось у него вполне прочувствованно – сидящий на корме дернулся. Видать, разумел неродную речь.
– Молчать! – прошипел он. – Из-за таких, как ты, погибли наши товарищи!
Эваранди едва не рассмеялся – седой выговаривал слова северного наречия с привычным для его слуха прибалтийским акцентом.
– Сдохли? – скривил он губы. – Так им и надо! Это не мы на вас подло напали, на спящих, а вы! Вот и получите, что причитается.
– Мне очень хочется убить тебя, – ощерился седой, – но я сдержусь. У Эйнара Пешехода это получится куда лучше! Вот уж где умелец! Ты скоро ознакомишься с его искусством причинять медленную смерть!
– Ах, вот оно что… – протянул Костя. – Так это меня надо наказать? Это я виноват в том, что вы вели себя как последние ничтожества? – Шипение в ответ. – А можно членораздельно? – хладнокровно спросил Эваранди. – Тебя как звать, шипун?
Костя словно заразился от викингов, подцепил их великолепную уверенность и презрение к смерти. Скорее всего, причиной его наглого поведения послужил стресс и бессонная ночь, но Плющ все равно наслаждался тем, что бросал вызов врагу.
– Я – Тормейсо из рода Оленя! – со смешной надменностью сказал седой.
– Вылитый олень! – ухмыльнулся Эваранди.
Тормейсо нахмурился, но ассоциация, известная Косте, никак не затронула старого криве.
Внезапно седой напрягся, он даже привстал и каркнул нечто повелительное гребцам. Те повиновались, стали загребать поживее, а Эваранди извернулся, выглядывая над бортом.
Впереди показался целый караван судов – кнорры и скейды были причалены к бревенчатым вымолам и покачивались на тихой
