Тут же, на площади, напротив терема, расположился трактир. Пробираясь по краю гомонящей толпы, уворачиваясь от подкованных сапог и острых каблучков сафьяновых туфелек, я недоверчиво рассматривал невысокое строение. В неспешно наползающих сумерках терялись детали, но, похоже, длинное одноэтажное здание было построено из разноцветного кирпича.
Меня затопило смутное чувство узнавания.
На фасаде красно-желто-белые пятна складывались в цветочный узор. Засмотревшись, я едва не лишился кошелька и расчихался, когда по лицу мазнул чей-то меховой воротник.
Дохромав до ворот, удивленно погладил гладкое дерево. Путников здесь встречали настоящие тотемные столбы в полтора роста высотой, увенчанные мастерски вырезанными лошадиными головами. Весьма характерными. Элфлинги искоса взирали на людской поток, раздувая точеные ноздри, презрительно скалились и будто бы готовились взвиться в атакующем прыжке. Серебристые гривы струились вниз, переходя в сложный круговой узор.
Подворье пустовало. За спиной гомонила толпа, над ухом недовольно фыркала Рыска. Болела нога. Кажется, начал накрапывать дождь.
Ну вот и договорились.
Я шагнул внутрь.
Неожиданно двери таверны широко распахнулись, заливая светом утоптанную землю, ворота и меня, на миг застывшего в широком проеме. Наружу высыпала еще одна веселая толпа.
Вот уж мало мне!
Подавшись влево, натолкнулся на выскочившего из-за угла конюшего, тот подхватил поводья, но раздраженно взъерошил волосы и пробурчал:
— И едут, и едут! Мест-то нет уже… Только на конюшне.
— Меня вполне устроит, — пробормотал я, снимая сумки и сквозь толпу пробираясь к дверям.
Что угодно, только бы заварить пару травок и лечь наконец.
— Хозяин! — окликнул, переступая порог и погружаясь в золотисто-медовое нутро дома.
Десятка ламп, мягко озаряющих помещение, было недостаточно, чтобы разглядеть убранство, да мне и не дали. В глубине просторного зала, у камина, что-то грохнуло, раздался невнятный возглас. Я только и успел пару шагов сделать, как на меня, едва не опрокидывая навзничь, налетело нечто черно-красное, увесистое и пахнущее свежей сдобой.
Ногу прошило болью.
Охнув, я зажмурился и осел на ближайший стол, подхватывая теплое, пронзительно вопящее в ухо, скользкое и липкое одновременно, измазанное в тесте и варенье, чудо:
— Лад, Лад, Ла-а-ад! Ты приехал!
А я не надеялся, правда не надеялся их увидеть.
Утомленное дорогой, ожиданием, горем сознание провалилось в калейдоскоп воспоминаний.
Когда пять лет назад меня нашло первое послание, я удивился. Уже вовсю шли бои на границе княжества, и я разрывался между ставкой воеводы, палатами Совета и попытками вывести из-под удара хотя бы еще кого-то.
Мне было не до вытащенных когда-то из пекла детей и их матери. Благодарностей я не ждал.
Найдя на пыльном столе в комнате, пустовавшей две дюжины дней, пергамент, удивился, настороженно прохромал ближе. Широкий перстень со смарагдом, тот, что на левой руке, символ статуса, получаемый вместе с долгом, чуть нагрелся. На запястье шевельнулась золотая змейка браслета.
Магия? Не вредоносная, кажется.
Палец кольнуло, едва я коснулся листа. На нем тут же вспыхнули, сложившись в слова, золотистые буквы.
«Добрались благополучно, будем ждать».
И затейливый росчерк подписи.
Спустя миг послание вспыхнуло и истлело, оставив на столешнице только горстку серого пепла.
Что мне теперь эти письма, ведь, завязнув так глубоко в болоте княжеских интриг, уйти невозбранно не получится?
Печально усмехнувшись, я распахнул окно. В раме звякнули разноцветные стеклышки, в утреннем свете с широких деревянных подоконников взвилась мелкая пыль, заплясала и вымелась наружу.
— Полового в палаты Совета! — сипло рявкнул дворне, сплетничающей у крыльца. — Немедленно! Пылищу развели, бездельники!
