нездоровой желтизной, до почти пепельно-серого.
Только раз он отвел вдруг вспыхнувшие глаза от кинжала, когда за спиной Марины послышались шаги. Твердые, четкие – и почти неслышные в сравнении, легкие, шелестящие. Отец Клод и леди Элейн, даже не нужно поворачиваться, чтобы узнать.
Что ж, если леди уже здесь, можно начинать. Не годится заставлять зрителей ждать!
Марина бросила взгляд в море. В небо.
Обошла вокруг сэра Валентина, с четверть круга – чтоб лучше видеть лица своих людей. Сэр дернулся, но поворачиваться не стал: не иначе представил, как жалко станет выглядеть, ползая на коленях! А что ему еще остается с подрубленными сухожилиями?
Ах, сэр Валентин, да вы гордец!
Марина обвела глазами собранную на палубе толпу. Толпа сливалась в нечто единое, пестрое, хотя кое на ком взгляд останавливался сам, невольно. Например, на испуганном мальчишке лет тринадцати, круглолицем, белокуром, веснушчатом, очень похожем на камеристку Марины, Элюнед. Он очень старательно отводил глаза от не убранных еще с палубы трупов и кровавых пятен.
Или на рослой рыжей девице в лохмотьях, изрядно грязной и помятой, увешанной странными побрякушками. Единственной, кто смотрел без страха. Любопытно будет узнать, кто она.
На высоком мужчине в черной сутане, с повадками воина и глазами безумца или демона. «Вы так мало изменились, отец Клод! Все так же сжаты ваши губы, так же резко лицо – вы чем-то напоминаете грифа, и руки стали еще больше похожи на когти. Только факела в руках не хватает, чтоб поднести к костру во славу веры. Будь ваша воля, вы б и капитана «Розы Кардиффа» отправили на костер, не так ли? Восторженным барышням обычно нравится такая мрачно-демоническая красота и горящие фанатизмом глаза. К счастью, восторженных барышень тут нет».
И – в толпе, но словно сама по себе – прекраснейшая леди. Элейн Торвайн, вдова герцога Джеффри, возлюбленная моря, жена английской жабы. Нежная мать, отрекшаяся от своих детей.
Глупая никчемная кукла!
«Ты рада видеть меня, матушка? Нет, ты не смотришь ни на кого, кроме супруга? Ах, ты тоже меня не узнаешь, все еще не узнаешь!»
Марина сбросила шляпу. Встряхнула головой, вскинула руку, требуя внимания. Излишне – все и так смотрели на нее и молчали, только отец Клод схватился за распятие и зашептал что-то. Марина не удержалась, послала ему воздушный поцелуй. Священник вздрогнул и поджал и без того тонкие губы. Пожалуй, и отшатнулся бы. Если бы не толпа.
Что ж, довольно развлекаться. К делу!
– Узнаете ли вы меня, люди Торвайна?
Тишина.
Люди смотрели во все глаза, шевелили губами, но молчали. И мать тоже. Оторвалась наконец от своего сэра супруга, вперилась в Марину – и неслышно что-то прошептала. Что-то совсем не похожее на «дочь моя», зато очень похожее на «изыди, нечистая сила». В точности как отец Клод.
Вот тот узнал, можно было ручаться. Но не пожелал произнести вслух ее имя. Чертов фанатик.
Только белокурый парнишка – юнга? – подался вперед, открыл рот… «Ну же? Кто-нибудь?! Хоть ты, мальчик?!»
– Госпожа! Госпожа Морвенна!
Глава 26, в которой говорится о проклятиях, благословениях, божьем суде и перевернутой лодке
Мальчик словно бросил камень в озеро.
От его слов пошли круги, в толпе зашелестело: «Госпожа Морвенна… морское дитя… дивный народ… Сгорела же, говорят? Ну и что? Вернулась! Мстить!»
Узнали. Все-таки узнали!
Вон, отец Клод опять зашептал свои экзорцизмы. Напрасно, у вас едва ли получится изгнать меня снова!
А леди Элейн? Леди Элейн молчит, даже губы не дрожат. Леди Элейн, о леди Элейн, да есть ли у вас сердце? Неужели вы не умеете даже бояться?! Нет, я достучусь до него, до вашего сердца, если не любовью, так ненавистью!»
– Морвенна Лавиния Торвайн. Дочь герцога Джеффри. Госпожа Торвайна по законам людским и законам холмов.
Марина уставилась на сэра Валентина в упор. Надо поторопиться, а то как бы сэр кровью не истек. Вон как посинели губы! Или это он от страха?
– Знаете ли вы, сэр Валентин, что хозяин земель может и обязан вершить суд?
