только море и долг. Попробуй это понять хотя бы сейчас!
Вальдес вскочил, но к словам Луиджи это никакого отношения не имело — вице-адмирал всего лишь впустил Гудрун, немедленно вцепившуюся ему в штанину. Кэналлиец взял кошку на руки.
— Ну, твое высочество, — поморщился он, — ты и сравнил… Дядюшка Везелли, с которым мы грызли друг дружку лет двадцать, и незнамо что.
— Ротгер, я уважаю твою потерю…
— Не уважаешь, иначе не нес бы чушь. Наливай, у меня руки заняты.
— Любовь — не чушь!
— Только ты, в отличие от дядюшки, ни кошки не любил. И кошку тоже не любил. Ты не знаешь, как твоя любовь чихает, как сопит во сне, как смеется. Она ни разу не влепила тебе пощечину, не велела надеть теплый набрюшник, не уселась, когда ты прокладывал курс, на карту, чтобы услышать, как ей идет новая ленточка… Ты умозрителен, а потому твои страданья — дым. В отличие от моих. Я-то дядюшку от сапог до пробора знал, а теперь его больше не будет. И для меня, и, что куда паршивей, для Юлианы… А, к Леворукому! Не сходить ли нам прогуляться, не зря же я бусы нашел.
— Ты что, собрался к ведьмам?! Но ведь ты, кажется, страдаешь?
— Страдаю, — кивнул Бешеный, — но где сказано, что это надо делать с постной физиономией и на трезвую голову? Только не пеняй мне Кальдмеером. У меня такое ощущение, что адмирала цур зее спасали, дабы он ввалился в Рассвет согласно действующим эсператийным циркулярам и все там опошлил.
— Кальдмеер?! Почему?
— Да потому, что вечное блаженство подразумевает радость! Чтить Создателя, или кому мы там обязаны что звездами, что виноградом, можно лишь дорожа им созданным, пусть не всем, но хотя бы главным. Здесь дорожа, кальявэра, на этой вот самой земле!
2
Ойген аккуратно разложил на столе принадлежности для чистки пистолетов и закатал рукава рубашки.
— Я совершил ошибку, отпустив тебя на встречу с графиней Гирке одного, — признался он. — Я видел, что тебе приятно общество этой дамы, и предполагал, что вы станете гулять по парку и говорить о цветах и прочих приятных вещах. Я даже не исключал, что на прощание ты поцелуешь ей руку, однако вы против всякой логики отправились искать Проэмперадора и обсуждать с ним убийства. Это меня озадачивает.
— Ну не мог же я ей отказать! — огрызнулся Ариго. — Пойми, она не решалась довериться Савиньяку…
— Ей следовало довериться брату как главе фамилии и предоставить действовать ему.
— Валентин младше!
— Он способен решать, а это умение перестает зависеть от возраста еще до того, как нас отправляют в Лаик. Однако я не прав, выговаривая тебе за женщину, пока еще не ставшую твоей женой.
— Ойген… Что ты несешь?!
Сосредоточенно орудовавший ершиком бергер поднял взгляд на собеседника.
— Извини еще раз, но совершенно очевидно, что ты влюблен. Не столь очевидно, но более чем вероятно, что предмет твоей любви не испытывал к покойному мужу нежных чувств и уклонялся от полноценного исполнения супружеского долга, принимая настой алатской ветропляски, который выращивал в своем саду.
То, что графиня сделала поверенным своей тайны тебя, говорит о многом, тем более что она несомненно привязана к брату, а брат к тебе относится с удивительной для Приддов теплотой. Все вместе однозначно указывает на то, что по истечении разумного срока ты женишься на графине Гирке и получишь в управление Альт-Вельдер. Это очень хорошо, потому что ты сможешь жить на севере, который стал тебе родным, и в корне пресечешь претензии на эти земли со стороны сомнительных особ. Кроме того, браки по любви угодны небесам.
— Кому?!
— Я не расположен к богословским беседам, — Райнштайнер уже вернулся к своему занятию. — К тому же твои мысли поглощены другим.
— Ойген!!!
Ошалевший Жермон шарахнулся к окну, на котором обнаружил свою собственную шляпу, перчатки и кусок вчерашнего пирога с вареньем из ревеня. Генерал, сам не понимая зачем, потащил его в рот.
— Когда вы поженитесь, — припечатал бергер, — тебе придется класть свои вещи на место и есть исключительно с тарелки. Думаю, в конце концов ты к этому привыкнешь.
