— Жива?! — Она вскрикнула, будто наступила на ядовитую змею. — Как?!
— Охотнички боговы уберегли… Ну и две очень хорошие шпаги. Собирайтесь, сударыня. Ваши признания нам здорово помогли.
— Создателя б побоялась, — внезапно вмешалась вдова. — В Закат она хочет… К зверюге своему… Будет тебе Закат!
— И тебе будет, — засмеялась Гизелла. — Только мне в Закат и надо! Мы с Андрэ пойдем сквозь пламя рука об руку, а Леворукий нас поймет. Он любит таких, как Андрэ, а Андрэ выбрал меня! До Последнего Суда мы будем, и будем вместе, а дальше все равно. Идемте, крысята. Где моя накидка?
— Я ее одолжил… — Полковник, не отрываясь, глядел на дочь. — Птиченька моя…
— Хватит! Хватит птиченек и пташек! Я тебе не воробей, и я не твоя… Старый башмак, как же я тебя ненавижу! Только поэтому ты и жив! И еще потому, что боишься не смерти. Вот это ты и получишь! «Честное имя», «честная бедность», «честная шпага»… «Мерзавец заслужил петлю»… А ты заслужил меня! Вот я тебя — нет, только меня никто не спросил! Я просто родилась в этом… сундуке с драными мундирами!
Она уже не была бледной — с румянцем на скулах и горящими глазами Гизелла фок Дахе походила на загнанную мориску. Пусть убийцу, мориски-убийцы — лучшие в мире кони.
— Сударыня, — бергерский капитан как-то умудрился сохранить спокойствие, — вы в присутствии свидетелей признали, что из ненависти к Проэмперадору покушались на девицу Арамона. Вы арестованы. Оденьтесь и следуйте за нами.
— Мне нечего надеть.
— В сундуке, — глухо сказал полковник.
Девушка не шевельнулась. Кто-то из бергеров сгреб в охапку лежащие на сундуке вещи, второй поднял крышку, дохнуло полынью и лавандой. Бергер вытащил пару женских накидок — черную и голубую с серебром. Девушка взяла черную, поднесла к глазам, сморщилась и швырнула под ноги.
— Отогреюсь в Закате, — сказала она. — Да что ж вы стоите?! Идемте же наконец! Лучше четыре палача, чем это… гнездо с филином!
— …Виконт Сэ присутствовал при аресте моей дочери. Если вы сочтете нужным, он доложит.
— Не сочту. — На сей раз проклятая краткость Ли была к месту. — Сомнений, как я понимаю, нет, самооговор исключен, улик и свидетельств более чем достаточно. Я могу лишь выразить вам свое сочувствие.
— Господин Проэмперадор, вы можете больше. Нет, это не касается приговора.
