«Сюрприз»-одиночка был в короткой пехотной шинели.
Вроде бы и со всеми, но тем не менее отдельно.
Худой, дерганый, с кривой улыбкой, застывшей на сером лице. Достаточно высокий. Для него кареты словно и не существовало — он проломился сквозь нее, выдергивая дверцы и заставляя подскакивать укрепленный на крыше багаж.
Ни Тимаков, ни Сагадеев ему были не нужны, он оставил их, походя скованных, для своих низкокровных подельников. Я, как труп, удостоился лишь беглого интереса — мертвый, и Благодать с ним. Из зарослей видели, как кучер свалился, сраженный выстрелом.
А вот Майтус…
Через него я чувствовал жуткую, давящую силу «пустой» крови. Все, накрученное мной, второпях свитое и подвешенное, «цепи» и «спирали», «искры» и «зубья», все было ей нипочем. «Сюрприз» не прилагал видимых усилий, обрывая мою защиту.
С каждой потерянной жилкой Майтус вздрагивал все отчетливей, потом качнулся, потом, скрючившись, заскреб ногами.
Я знал: сейчас он сосредоточен только на боли, что захлестывает его тело. Ему кажется, что его кромсают на куски.
Прости, Майтус.
Пусть урод верит в скорую победу. Пусть расслабится.
Слева, по оцепеневшему Тимакову, грохнул выстрел.
— Господарики! Как вы там?
Перестраховываются, сволочи.
Я позволяю себе чуть ослабить стискивающие капитана путы — это выглядит так, будто Майтус, ничего не соображая, хлещет оставшимися жилками куда попало.
Попадает куда надо.
Человек в шинели только отмахивается от невидимых плетей. До цели десять метров, где там внимание за спину обращать!
Тимаков вскидывает голову — захват истончен, можно и руку напрячь, и револьвер навести. Сбоку тяжело выдыхает Сагадеев.
Стрельба вспыхивает неожиданно.
Кто-то кричит, на миг высвечиваются лошадиный труп, деревья и корявые бородатые тени в стороне.
«Сюрприз» не оборачивается. Не до того.
Ему угрозы нет. Он это чувствует и продолжает спокойно, взрывая землю носками сапог, приближаться к Майтусу.
Я прощупываю его, предпринимая кровником последние отчаянные атаки. Хаотичные и без особого труда разбиваемые вдребезги.
«Пустая» кровь пехотинца едва заметно одела его дымчатым флером. Красно-белые жилки от Майтуса, натыкаясь на него, распадаются, тают, словно обожженные огнем.
Вот как одолеть? Как?
На секунду меня захлестывает отчаяние, жуткое ощущение тщетности усилий, но затем я вспоминаю про уже взведенный «Фатр-Рашди».
Вставать мертвецом и вести мертвого Цымбу — вещи одного где-то порядка. Тело не слушается, тело одеревянело, его шатает. Оно похоже на заржавевший механизм, который помимо воли вернули к жизни. Суставы скрипят, шею свело в одном положении, ноги едва сгибаются в коленях.
Хорошо, свет фонаря до меня не достает.
Незамеченный нападающими, я бреду за пустокровником медленным сгустком мрака. Позади ржет лошадь, затем раздается выстрел — больше острасточный, чем прицельный, ватажники, видимо, не собираются рисковать.
«Сюрприз» идет к Майтусу, уже совсем не торопясь. Шуршит кустами, узким плечом отворачивает ветку.
Майтуса мне не видно. Даже кровью.
Белесая, опалесцирующая фигура пехотинца заслоняет его, поглощая какие-либо всплески жилок. Я вижу только вдруг раскинувшиеся в стороны руки с судорожно вцепившимися в траву пальцами.
Поднять «Фатр-Рашди» стоит мне прокушенной губы и подозрительного хруста в запястье. Боли, собственно, нет. Какая боль у трупа?
Вот когда я оживу…
Майтус едва слышно стонет.
В одной руке у пехотинца появляется кинжал, в другой взблескивает какая-то стекляшка. Я удивляюсь, поскольку узнаю в стекляшке небольшого размера колбу Клемансо.
— Ну что, красно-белый, — шипит «сюрприз» Майтусу, — ты готов?
Он наклоняется.
Я выцеливаю узкую спину.
Помогая, в промоину пасмурного ночного неба показывается луна. Свет ее обливает затянутую в шинель фигуру.
Щелчок!
