Опустив голову в раствор, старуха командует:
– Закрутить, и на место. И прибрать здесь. Наблевали, свиньи…
Мордоворот, ухватив обезглавленное тело за ногу и руку, закидывает его на плечо. Рассеченные артерии выплевывают остатки крови.
Меня вновь затошнило.
Убирать кровь и испражнения оставляют двух других несчастных, меня же с остальными пленниками гонят в камеры.
Обучающая экскурсия закончилась.
И многие узники в этот день потеряли надежду. Очень многие… но не я. Вопреки всему я намерена выжить и обрести свободу.
26. Ужин при свечах
Весь следующий день карлик мечет громы и молнии. Не осталось, пожалуй, ни одной спины, на которой плеть не оставила кровоточащих отметин. Мне досталось за то, что нерасторопно протянула одноразовый стакан после завтрака. У кого-то оказалось в камере недостаточно чисто, кто-то смотрел слишком вызывающе…
Не знаю, что там вчера произошло, но видится следующая картина. По привычке попытавшись снасильничать Ольгу, карлик получил по голове. Может, она и попыталась после этого сбежать, да только от отчаяния. Жаль, что слабо ударила. Размозжив голову подлецу, благое дело сделала бы. А так ходит с повязкой на черепе, терзает узников.
Лишь ближе к вечеру, когда Господин Кнут отправляется по делам, обстановка разряжается.
В караулке встает на вахту один из Призраков Старухи, а Мордоворот выводит меня из камеры.
Ужас от того, с какой легкостью он вчера отрубил несчастной женщине голову, заставляет цепенеть. Подобное не укладывается в голове. А план побега, вчера еще такой привлекательный, сегодня кажется полным недостатков и обреченным на провал. А если вспомнить разговоры о перегрызенном горле и съеденной попе… и предположить, что это не жестокая шутка, а ужасная правда, то и вовсе – затеи глупее не придумать.
Опустившись в знакомое кресло, не решаюсь взять бокал, опасаясь выдать страх трясущимися руками.
Мордоворот пробует вино и откидывается в кресле.
– Поэзия, – высокопарно произносит он, – это трепет души, обретший рифму.
Не вяжутся его мысли с образом безжалостного палача. Словно он вчерашний и он сегодняшний – это совершенно разные люди. Психиатр назвал бы такое состояние раздвоением личности.
Петр Евгеньевич, дирижируя бокалом, читает пару стихов собственного сочинения.
Я, восторженно поохав, заявляю, что уж они-то, несомненно, художественная литература.
Мордоворот, складывается впечатление, на лесть не повелся, но и недовольства не выказал.
Несколько успокоившись, решаюсь взять бокал. Рука почти не дрожит. Делаю глоток.
Вино кисловатое, но не сушит.
Заедаю шоколадной конфетой с кремовой начинкой. Кислое и приторно-сладкое – контрастное сочетание.
Как-то в один момент, я даже не уловила мысли, вызвавшей такую перемену, страх сменяется решимостью убежать через вентиляционную шахту.
Некоторое время мы сидим в тишине, думая каждый о своем. Лично я о том, как бы накормить Мордоворота ядом, а он, судя по блеску в глазах, о поэзии.
– Хотите, я вам супчика сварю? – предлагаю я.
Некоторое время холодный взгляд выглядит растерянным.
– Су-упчика?
– Ну да. Полезно поесть горячего.
– Почему нет? Делай. А под горячее можно и по пятьдесят граммов коньяка выпить.
– Конечно, – поднимаюсь я. Кулечек с ядом в кармане. Я еще прошлый раз, вернувшись с литературного вечера, приготовила его.
– Можно готовить здесь, – кивает Мордоворот, широко улыбнувшись.
Кухня крохотная, зато удобная. Сел на стул перед столом – кушай, повернулся, не вставая, – помешивай в кастрюле или переворачивай на сковороде.
В столе отыскивается подходящая кастрюлька, там же – сувенирный набор с огромным количеством баночек с разнообразными приправами. Каждая подписана. Некоторые названия я даже не слышала. Пшенка, с килограмм картофеля.
Наполнив кастрюлю водой из пятилитровой фляги, ставлю ее на печку.
– А где холодильник?
– Зачем тебе?
– Кусок мяса для бульона взять.
– А… Мяса, сколько нужно, в кладовой возьми.
