Приоткрыв дверь, на которую кивнул здоровяк, отскакиваю. Зацепившись пяткой, падаю на задницу.
Петр Евгеньевич довольно скалится, но молчит, наблюдая за мной.
Не для того я столько вынесла, чтобы отступить сейчас.
– Вы хотите, чтобы я сварила суп из… из нее?
– Угу.
– Но…
– Свежее, не волнуйся. Сама же видела, вчера еще визжала.
Меня волнует отнюдь не свежесть мяса, а его происхождение. На крюке за ногу висит лишенное головы женское тело. Сомнений нет – это Ольга.
Меня колотит крупная дрожь. И виной тому отнюдь не холодный воздух, волнами накатывающий из кладовки.
– Это шутка?
– Нет.
– Но…
– Сама предложила. Такого супа я съем с удовольствием, а другого и на кухне приготовят.
– А там тоже… мясо такое?
От одной мысли, что нас кормили бульоном из человечины, делается дурно.
– Нет. Это для гурманов.
Мордоворот берет в руку лежащий на полочке нож, больше похожий на мачете. Полуметровое изогнутое лезвие, длинная рукоять.
Завладеть ножом, ударить надзирателя. Если удастся, то одного удара будет достаточно. А потом откручу крышку с вентиляционного люка и убегу.
– Можно? – указываю на нож.
– Только осторожно, – скрипит здоровяк, с силой вогнав тесак в столешницу.
«Ты должна это сделать», – говорю себе и делаю шаг. Еще один. Пальцы ложатся на рукоять ножа. Она липкая и горячая. Никогда не думала, что пластик так сильно может нагреться от руки. Словно в кипятке держали.
Мордоворот, поигрывая мышцами, отходит к креслу. Теперь между нами не только три метра открытого пространства, но и кровать и сейф у ее изголовья. Сев, парень демонстративно поправляет кобуру.
Чтобы мыслей глупых не возникало.
Хорошо хоть автомат в караулке оставил.
Спрятав за улыбкой разочарование, расшатываю нож. Просто выдернуть сил не хватает.
Взвесив тесак на ладони, беру двумя руками.
Поднимаю взгляд на тело. На месте одной из ягодиц краснеет рана. Видимо, любитель поэзии отсюда вырезал вчерашний ужин. Кожа покрыта ранками, темными пятнами синяков…
Мысль о том, что это проверка, своеобразный тест на благонадежность, кажется нелепой, и я ее тотчас отбрасываю. Все серьезно. Никто не остановит взмах и не скажет: «Испытание пройдено».
Желудок подступает к горлу.
Задержав дыхание, наношу удар.
Тело брыкается, словно живое, звенят цепи.
Закусив губу, хватаю ляжку. Пальцы скользят по холодной и какой-то резиновой коже, но мне удается зафиксировать ногу и завершить начатое дело.
Бросив ломоть человеческой плоти в миску, склоняюсь над мусорным ведром. Содержимое желудка мощной струей вырывается на волю.
На кушетке похихикивает Мордоворот. Он достал из буфета пару ароматических свечей, зажег. Погасил люстру, оставив лишь бледный огонек бра и трепетные отблески свечей. Романтик, бля.
Не к месту нарисованная богатым воображением картина его облизывающейся морды заставляет желудок подскочить под самое горло. Повторный спазм выжимает из организма остатки влаги.
– Что-то я проголодался, – подает голос парень, чем вызывает очередной приступ. Но желудок пуст, лишь желчь, подступившая к горлу, горчит на языке. – Ты там долго возиться будешь?
– Скоро, – через силу сиплю я.
Прополоскав рот и умыв лицо, поворачиваюсь к столу.
«Самое страшное уже позади», – убеждаю себя, рубя кусок мяса на части. Это был человек, он ходил, дышал, любил и думал… А теперь я приготовлю из него супчик. И что самое страшное – вижу по глазам Мордоворота, – он потребует разделить эту трапезу с ним. Я… не смогу отказать. Хочу жить. Хочу вырваться отсюда на свободу. Забыть весь этот ужас. Просто жить.
