Серегин с Акимкой вышли. В детском углу зашуршало, едва заметно колыхнулась занавесь из мешковины. Тенишев насторожился, вглядываясь в тени. Шпагин прислушался: воет ветер, трещат дрова и где-то у входа глухо переговариваются посланные за водой люди. Возятся с дверью, вот сквозняком и потянуло. А может, еще чего… Разоренный дом кряхтит, стонет, словно жалуясь на судьбу.
Полковник устало откинулся на стену. Сквозь осыпавшуюся штукатурку видна решетка из дранки, что тебе ребра обглоданной рыбы. Долгая тьма, злой ветер, и кажется, что никогда Черный берег не был пронзительно синим с золотым солнцем в вышине, не было ласкового плеска и горячего песка.
– Константин Викторович! Что ж это вы мне все розы дарите?
Яркое солнце сквозь ажурный зонтик, и милое личико скрыто в тени.
– Я же ромашки люблю.
Ее приятный смех… Как сон…
– Полковник! Ай-яй! Шайта-а-ан!
У входной двери возня. Серегина пришибло дверью?
– А-а-яй! Полковник! – орет Алимка не своим голосом.
Ротмистр срывает мешковину – серые тени метнулись в стороны. Вытянутая тень Тенишева, стоящего в дверном проеме с револьвером на изготовку, падает на Серегина, и полковник видит только удивленное лицо солдата. Видит, как тот поднимает руку, стараясь защититься от существа, повисшего на рукаве его шинели. Выстрел! Вспышка на мгновение освещает темный коридор, будто молния…
– Алимка! – полковник вглядывается во тьму, сквозь белесую пелену перед глазами – выстрел ослепил.
Колючий ветер рвется в дом зверем, и дверь едва держится на одной петле.
Шпагин с ротмистром быстро возвращают ее на место, запирают на прут.
– Серегин!
Солдат стоит, растерянно глядя на полковника. Чайник, полный снега, валяется в стороне.
– Вот так… незадача, – бормочет Серегин, судорожно глотая воздух, и падает.
Тенишев опускается на колено, расстегивает шинель раненого.
– Черт! Какой же ты дурак, Серегин! Какой дурак.
Ротмистр пачкается в крови, пытаясь зажать рану в груди солдата. Все кончено.
– Кто это был? – полковник еще пытается докричаться до сознания умирающего. – Где Алимка? Солдат! Где Алимка?
– В… воки, – шепчет тот, мертвеющими губами. – Воки…
– Волки, – понимает Тенишев.
Слабая улыбка появляется на губах Серегина и замирает.
– Кончено, – ротмистр пытается попасть наганом в кобуру.
Полковник закрывает солдату глаза. Кажется, что Серегин уснул и видит сон о том светлом мире, который только что грезился Шпагину. Или он в своем мирке, куда всегда мечтал попасть, – в мирке из книги Луи Буссенара, с которой не расставался? В любом случае, он во стократ счастливее тех, кто остался здесь, на Черном берегу.
– Я попал, – шепчет ротмистр. – Я попал в волка, Шпагин.
– Бросьте. – Полковник оборачивается к нему, смотрит в злые глаза. – С такого расстояния и ребенок не промахнулся бы. Просто волки чертовски проворны.
Тенишев вглядывается в его лицо, хорошо освещенное, и не находит ни тени насмешки или иронии. Ротмистр разворачивается и быстрым шагом возвращается в теплую комнату.
– Чай отменяется, – объявляет он. – Ну что, Екатерина Мироновна? Угощать будете?
Его руки в крови только что убитого солдата, и женщина с ужасом смотрит на них, уже видя себя с простреленной головой. Жалобно звенят бутылки в корзине.
– Берите все, – трясущимися губами шепчет Екатерина Мироновна. – Берите. Только не убивайте. Я вас умоляю.
Ротмистр слушает ее, яростно оттирая пальцы поднятой с пола тряпицей.
– Не убивайте…
– Заткнись! – кричит Тенишев.
– Я прошу вас, господин офицер, – лепечет Ипполит Сергеевич. – Тише.
– Чего? – не понимает ротмистр и спохватывается. – А, черт. Дети.
Он щурится, вглядываясь в темный угол:
