– Понятно. Что же, помиловать, в соответствии с «Правдой», я могу лишь завтра. Господин Мюллер, вы верующий?
– Крещен, господин барон.
– Хорошо, можете помолиться перед казнью. – Я оглянулся на улыбающегося детину, и тот вдруг насторожился. – Этого – в камеру. Он мне не нравится. Поутру будем его судить.
– Чего-о?! – Но кустхивца уже тащили к двери в подземелья, по пути награждая пинками. Мельком глянув в ту сторону, я проследил, как Фиск ставит табуретку под петлей, помогает осужденному подняться. Эшафот был достаточно широк, метров пять в поперечнике, так что даже при нескольких стоящих на нем людях окружающим все было хорошо видно. Ну да, это же туристический аттракцион – самая настоящая виселица! Любой желающий может попробовать на себе роль приговоренного…
Тишина в сгущающихся сумерках перемежалась бытовыми звуками. Вот корова в хлеве мычит, вот что-то звякает в башне, вот машина проехала за воротами. Кто-то кашлянул, и сразу волна покашливаний прошла по двору.
Мы стояли молча, ожидая сигнала, и, наконец, из окна, показывая часы, высунулся Эгги:
– Закат!
Стражник накинул на шею стоявшему на табурете петлю, казнь формально началась. Я успокаивающе кивнул Миллеру и приказал:
– Начинайте!
Бледный, но стоящий прямо старик вздохнул и начал:
– Патер ностер кви эст ин цели…
Мимо меня прошел и встал рядом со стариком мужчина, такой же кряжистый, краснолицый, только седины в усах было поменьше. Муж старшей дочери, приехавший из столицы Федерации час назад, был слегка ошарашен происходящим, но стоял и аккуратно держал тестя под локоть. Пока его помощь не требовалась, но… восьмидесятилетний старик не простоит без чьей-либо помощи целую ночь на одном месте. Или все-таки простоит?
Я отвернулся, прошел сквозь все так же расступающуюся толпу к вынесенному во двор креслу и, тяжело опустившись, положил на колени саблю. Во дворе было тихо, стоявшие вокруг десятки людей молча смотрели то на эшафот, то на меня. Смотрите, смотрите. Вы сами могли остановить суд, укрыть от «злобного меня» преступника, выдав его наутро, да мало ли чего можно было придумать – но вы ждали! Смотрите теперь.
Я прикоснулся точильным камнем к кромке и провел. Теперь в слова молитвы вплетался звук затачиваемого лезвия.
Между мной и ближайшими горожанами оставалось шагов десять пустого пространства, никто почему-то не рисковал зайти в эту зону отчуждения. Есть я – и есть они. Власть и подданные. Наверное, это правильно, власть всегда воспринимается как что-то чужое, людям всегда проще переносить правителя-чужака. Не важно, чужак по крови или по духу – главное, чтобы не свой, тогда как-то проще. Я вот – просто идеальное совпадение.
И они так наглядно мне это демонстрируют.
Не знаю, пришлось ли управляющему собираться с духом, чтобы войти в этот круг пустоты, но вскоре он подошел ко мне и, минуту постояв, начал утешать:
– Александэр, вы не должны себя винить. По «Правде эсков» благородный человек должен искоренять зло там, где он его увидит. Миллер не является вашим вассалом, и, значит, приезжий барон был вправе вынести ему приговор. И передать право выполнения вам, старейшему из баронов страны. Оскорбив одного барона, Миллер таким образом оскорбил всех, и каждый благо…
– В жопу такое благородство!
– Это реалии прошлого, так жили наши с вами предки. Кстати, и сейчас в общем-то все то же самое.
– Эгельберт, хватит искать оправдания. Скажите лучше, если бы я отменил приговор, то как бы это сказалось на моем статусе «старшего»?
– Поставило бы под сомнение как минимум. – Старик ответил без запинки и сам себе кивнул: – Но фон Кустхив все равно не сможет претендовать на это звание. Следующий за вами Эвальд фон Веллешварм. Вы думаете, что они в сговоре?
– Я уже ничего не думаю, Эгельберт. Я жду утра.
Фон Шнитце сник, снова начав теребить манжеты, потом, решившись, откашлялся:
– Боюсь, Александэр… господин барон, я был не совсем честен с вами. Видите ли, вы не сможете продать замок.
– Скажите мне что-нибудь, чего я не знаю, Эгельберт.
– О, вот как? Я полагал…
Старик замолк.
– Что вы там полагали – это ваше дело, а я еще в первый же вечер проверил эту возможность. Майорат не подлежит передаче. Странно, что замок выставили на продажу.
– Замок завещали мне как посреднику, с тем, чтобы я нашел для него нового достойного владельца. Сначала я намеревался отдать его в руки какого- нибудь богача, но все желающие хотели иметь титул и не хотели тратиться на восстановление замка. А я слишком люблю Гравштайн, чтобы отдать его такому человеку.
– Так и знал, что тут что-то нечисто.
