– О боги, почему вы меня вчера просто не убили?
– Не убил, потому что обожаю пытать врагов по утрам.
– Чудо-овище…
– Эгельберт! Мы сильно шумели? Что-нибудь разрушено?
Старик, разбудивший нас десять минут назад, сурово оглядел двух баронов, проведших ночь в одной кровати (и ведь поместились же!), и, выразив свое молчаливое возмущение падением нравов молодежи, наконец, соизволил процедить:
– Осмелюсь напомнить, господин барон, вчера был заключен вечный мир между баронствами Гравштайн и Виндифрош.
Я глянул на головастика, тот отрицательно покачал головой и тут же скривился.
– Когда?
– Вчера.
– Ничего не помню.
– Совсем?
– Воспоминания обрываются на том, как мы решили, что убивать Элепара нельзя. Во-первых, нельзя оставлять одно баронство без правителя, во?вторых, тебе еще чашу возвращать, а в-третьих, ты хороший мужик и вообще мне почти брат.
– Да?
– Ты сам так говорил!
– Никогда больше не пью со всякими румынами… – Головастик обеими руками обхватил похмельное вместилище разума и пригорюнился.
– Ха, он еще зарекается. Мы с тобой соседи, друг Элепар, а соседи ездят в гости. И вообще – еще раз придешь с войной, и пить будем неделю!
– Чудо-овище…
Повторяться начал. Не такой уж я и монстр, кстати, просто опыта больше. Вот когда у сибиряков уводил из-под носа три вагона какого-то особого цемента, притом что он им был очень нужен, вот тогда по-настоящему пришлось поднапрячься. Но ведь увел! И даже друзьями остались! Хотя до сих пор не уверен, что этот цемент в самом деле кому-то был так нужен и что Митрич просто не забился с теми самыми сибиряками, что я их перепью.
– Что мы еще натворили?
– Когда вы отлучились по необходимым делам, господин фон Виндифрош собрал ваших пажей и принес торжественный обет – поклялся вернуть чашу.
– О-о, бо-оже!
Не умеет пить молодежь. Ну или молчать вовремя – это с годами приходит.
– Господин барон?
– Да, Эгельберт?
– Со мной связались представители банка «Блюмшилд и сыновья». – Он поднял трубку, которую держал в руке все это время.
– Отвечайте, что все переговоры только в самом замке. После обеда.
– Они спрашивают, не прямо, но понятно – точно ли можно рассчитывать на двухмесячный срок заключения их коллеги?
– Тогда отвечайте, что любой вопрос решаем, но мы должны удостовериться в серьезности их намерений.
– Какая сумма – серьезна?
– Эгельберт, как можно?! Мы же не террористы, чтобы требовать деньги! Пусть… вот, пусть вернут нам чашу, которую испанцы вывезли.
– Одну минуту! – Он быстро что-то затараторил в трубку, а я поднял кувшин и прижал к виску. Элепар, могучим усилием протащив себя по кровати, прижался к кувшину с другой стороны. Так мы и сидели, пока мой деловой и непьющий управляющий не отвлек от блаженной прохлады:
– Вернуть не могут, господин барон. Могут предоставить планы защитных систем хранилища.
На что меня толкают, спрашивается? Вот же… банкиры!
– Ладно, пусть присылают. Нам еще помогать соседушке с выполнением обета. – Старик хмыкнул, покачав головой. – Что, не одобряете методы? Или цели не по вкусу? У вас же тут вражда?
– Да какая это вражда, Александэр, скорее привычное соревнование. В конце концов, мы же все эски, а не французы какие-то. Помочь соседу – дело благое.
– При чем тут французы?
– О, каждый эскенландец знает, кто тот незримый враг, что из-за кулис руководит всеми бедами Европы!
– Вы о прекрасной Франции? А разве не Британия этот тайный властелин?
– Островитяне жалкие марионетки в руках истинного манипулятора! Сами подумайте, даже их спесь порождена комплексом, основанным на понимании настоящего положения дел! Мы последний оплот сопротивления неумолимому врагу!
Старик говорил это с такой убежденностью, что я решил не сомневаться. В конце концов, это он тут европеец, ему виднее. Хотя… кто знает, может,
