дрянь и ее наблы, городу и театру давно пора вкладывать деньги во что-то более качественное».
— Как по мне, так это называется лицемерие.
Ой, я что, сказала это вслух?
— Лучше было встать и уйти?
— Да. Вы сильно расстроились?
— Нет, мне понравилось. Лиза Барлоу в те годы была еще совсем молодой.
Совсем молодой — это как раз моего возраста. Шайна, например, пела с двенадцати, а в восемнадцать уже получила партию Артомеллы.
— И помним про декольте, — фыркнула я.
— Вам идет улыбка, Леона.
— А?
Я поймала себя на том, что улыбаюсь — вот так, вопреки всякой логике сижу напротив иртхана и… веселюсь. А этот окончательно обнаглевший дракон едва приподнял уголки губ, отчего мое сердце решило устроить джумбийские танцы где-то под горлом. Негромкая музыка текла со сводов… или отовсюду. Чувство было такое, словно поет каждый камень: тихо, пронзительно-тонко.
— Ну а теперь о том, что вам не понравилось.
— Не понравилось?
— В вашей первой в жизни опере. — Он прищурился. — Скажете, что понравилось все, не поверю.
— Но мне и правда понравилось все. — Я пожала плечами. — Хотя ладно, было кое-что… Перо.
— Перо?
— Ага. Передо мной сидела очень высокая женщина, и к ее ленте на волосах крепилось перо, закрывающее мне полсцены. Никто со мной меняться местами не захотел, поэтому я все время ерзала и вытягивала шею. Единственное, о чем думала весь антракт, как его незаметно вытащить и спрятать под кресло.
Он покачал головой.
— И что было, когда вы его вытащили?
— Почему вы так уверены в том, что я его вытащила?
Халлоран развел руками.
— Ну… меня выставили из оперы, а маме выставили счет за перо. Оно крепилось прочнее, чем я думала. И поломалось.
На сей раз мы смеялись вдвоем. Просто мне отчетливо вспомнилось лицо той дамы, когда она услышала «крак!» над ухом и обернулась.
— В общем, в следующий раз я вернулась в оперу, когда уже смогла сама заплатить за билет.
Костюм цвета горького шоколада сидел на нем как влитой: создавалось впечатление, что они неразделимы. То есть, если из костюма вынуть Халлорана, будет уже не то, а если с Халлорана снять костюм… Так, Леона, давай-ка вернемся в реальный мир.
— Вы там часто бываете?
— Не очень. Есть в этом что-то неестественное — смотреть на воплощение своей мечты из партера.
Весьма некстати появился официант. Пока на скатерти расцветали заказанные нами блюда, а вино играло в бокалах огненными бликами, мы смотрели друг другу в глаза. Как в поединке — кто первым отведет взгляд. Ладонь, к которой он прикасался, горела до сих пор. Словно от невинных поглаживаний в меня перетек жидкий огонь — вроде того, что сейчас плескался в светильниках. Хотелось провести по сильному запястью кончиками пальцев, рисуя браслет часов: медленно, соблазняя и соблазняясь. Снова почувствовать его силу, когда он перехватит мою руку. Ощутить жесткую, сбивающую с ног, как порыв ураганного ветра, власть. Задыхаться в поцелуе, от которого мысли теряются как в самом изощренном лабиринте.
Поддаться этому наваждению — вот чего мне отчаянно хотелось сейчас.
Я поняла, что официант вышел, когда тень от тяжелых шторок скользнула по стене, ласково коснулась плеч движением воздуха.
— Если бы вы на нее не смотрели, у вас бы не было мечты.
— Вы сейчас о чем?
— О том, что иногда стоит отбросить страх, когда смотришь наверх. Чтобы иметь смелость туда взобраться.
— Пару дней назад вы пугали меня сломанной шеей.
— Пару дней назад вы уверяли, что полет стоит падения.
Этот разговор нравился все меньше. Исключительно потому, что Халлоран нравился мне все больше. А это ни к чему хорошему не приведет — я даже подумала, не взяться ли снова за светильник, чтобы здравый смысл не затерялся окончательно в радужной пыли соблазнительной сказки. Он иртхан, глава правящей семьи, я певица из Ландстор-холла. Самое большее, что мне светит, — пожизненное клеймо его любовницы, даже если мы будем вместе всего два дня.
Но почему, драконы меня дери, так тянет проверить, стоит ли этот полет падения?
