чем я ожидала, а мороженое – вообще отличное. Под конец я оприходовала всю упаковку печенья. Аппетит у меня по сравнению с обычным был зверский, даже несмотря на странное нервное подергивание под ложечкой, вроде тика.
Я приняла ванну. Когда вытирала плечи, мне померещилось, что я вижу на коже какие-то тончайшие линии, не совсем беспорядочные, а поднявшись в спальню, я ощутила слабый запах хлеба.
Точнее, не совсем хлеба. Хотя аромат и напомнил о свежеиспеченном каравае, теперь он не ассоциировался у меня с кухонной хлебницей, и стало ясно, что в нем больше сходства с запахом сочной травы, согретой летним солнцем. Пахло теплой травой или, может быть, недавно распустившимися цветами. Чем-то сильным, полным жизни и в то же время сокровенным. Чем-то очень древним.
Я увидела, что покрывало на моей кровати откинуто. Аккуратно, уголком, так что это было похоже на приглашение. На открывшейся простыне лежала записка:
Сначала в ней было только это.
Однако, пока я читала, стала заметна и вторая строка. Она проявлялась медленно, как бы под воздействием лунного света, падавшего через окно.
Именно тогда я впервые услышала слабое поскрипывание, как будто шаги маленьких ножек по старым половицам, будто кто- то спускался сверху, с крохотного чердачка.
Впрочем, оказалось, что он совсем не такой уж маленький. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.
Майкл Маршалл Смит родился в Натстоде, Чешир, а рос в США, Южной Африке и Австралии. Сейчас он живет в Санта-Круз, Калифорния, со своей женой и сыном. Короткие рассказы Смита публиковались во множестве журналов и сборников, затем вышли его фантастические романы – «Запретный район (
Сказка о молодце, не ведавшем страха
У одного отца было два сына – старший умный и дельный, за что ни возьмется, все у него ладилось, а младший был бестолковый, ничего не понимал и ничему не мог выучиться.
Люди про него говорили: «Отец еще отведает с ним забот!»
Когда нужно было что-то сделать, вся работа доставалась одному старшему; зато если посылал его отец куда-нибудь поздней порой, а того хуже ночью, а дорога, неровен час шла мимо кладбища или другого зловещего места, он отвечал: «Ох, нет, батюшка, туда я не пойду, уж больно страшно!»
Потому что был он трусоват.
Вот станут, бывало, вечером у печурки рассказывать небылицы, от которых мороз пробирает по коже, слушатели только и вскрикивали: «Ох, страх-то какой!» А младший сидел в углу, слушал, но никак не мог взять в толк, о чем это они. «Заладили: страх да страх! А мне почему-то совсем не страшно! – думал он. – Видно, это одна из тех мудреных наук, которых мне нипочем не одолеть».
Вот как-то раз говорит ему отец:
– Послушай-ка меня, малый в уголке! Вон ты какой вымахал и силы набрался. Пора тебе выучиться какому-нибудь делу, чтобы зарабатывать себе на пропитание. Погляди, вон как старается твой брат; а ты все даром ешь свой хлеб.
– Что ж, батюшка! – ответил он. – Я и сам с радостью научился бы какому-нибудь ремеслу. Да раз уж на то пошло, хотелось бы мне научиться страху: ведь я совсем не понимаю, что это такое.
Старший брат, услышав эти слова, посмеялся и подумал: «Боже милостивый! что за дурачок мой братец! Видно, никогда из него не выйдет толку. Хочешь жить – умей вертеться!»
Отец вздохнул и отвечал: «Страху ты скоро научишься, да только на хлеб себе этим не заработаешь».
Вскоре после того зашел к ним в гости пономарь, отец и пожаловался ему на свое несчастье, рассказал, какой непутевый у него младший сын, ничего-то он не знает, ничему-то не учится.
– Подумайте только, – говорит, – когда я спросил его, как он думает зарабатывать себе на пропитание, он ответил, что хотел бы научиться страху!
– Этому горю нетрудно помочь, – отвечал пономарь, – страху-то я его научу. Только пришлите его ко мне, а уж я его живо обтешу.
Отец обрадовался, надеясь, что парня хоть чему-нибудь научат.
Итак, пономарь взял паренька к себе жить и поручил ему звонить в колокол.
Через день или два будит его пономарь в полночь, велит встать, подняться на колокольню и звонить.
