и унесла его.
– Ах, какая радость мне в том, что увижу я любимого на миг, – сказала женщина, – если после того я снова его теряю!
Тоска вновь наполнила ее сердце, но и в третий раз она увидела во сне домик старухи.
На этот раз колдунья дала ей золотую прялку, утешила ее и сказала:
– Еще не все выполнено; дождись, пока наступит полнолуние, бери прялку, сядь на берегу и напряди полную катушку. А когда окончишь, поставь прялку у самой воды и смотри, что будет.
Женщина выполнила все в точности. Едва вышла на небо полная луна, она пришла с золотой прялкой на берег пруда и пряла на ней прилежно до тех пор, пока не вышла у нее кудель, а катушка не была полна пряжей.
Как только положила она прялку на берег, в глубине пруда зашумело, забурлило сильнее прежнего в глубине, накатила на берег большая волна и унесла прялку.
И тогда поднялся из пруда егерь в полный рост, выпрыгнул проворно на берег, схватил жену за руку и побежал.
Не успели еще отбежать подальше, как весь пруд с ужасным шумом поднялся и потоком устремился в чистое поле за беглецами. Несчастные уже приготовились к неизбежной смерти, когда женщина в ужасе стала взывать о помощи к колдунье, и в то же мгновение они превратились: она – в жабу, а он – в лягушку. Воды пруда больше не могли причинить им вред, но они разлучили их и унесли далеко друг от друга.
Вода стала мало-помалу убывать, и к обоим беглецам, стоило им оказаться на суше, вернулся человеческий облик. Да только не знал ни один из них, где сейчас другой.
Они оказались на чужбине, и тамошние жители слыхом не слыхивали про их родину. Меж ними пролегли высокие горы и глубокие ущелья. Чтобы заработать на пропитание, оба они нанялись пасти овец, много лет подряд гоняя свои стада по полям и лесам; и тоскуя по родине.
Однажды с наступлением весны егерь и его жена одновременно выгнали стада свои в поле, и случай заставил их встретиться. Он первый увидел чье-то стадо на отдаленном склоне горы и погнал своих овец в ту сторону. Встретившись в долине, они не узнали друг друга, однако обрадовались тому, что больше не одиноки.
С той поры они всякий день пасли своих овечек рядом. Они мало говорили меж собой, но на душе у них становилось легче.
Как-то вечером, когда в небе сияла полная луна, а овцы уже уснули, вынул пастух из кармана флейту и заиграл на ней красивую, но грустную песню.
Доиграв, он заметил, что пастушка горько плачет.
– Почему ты плачешь? – спросил он.
– Ах, – отвечала она, – точно так же светила луна, когда я в последний раз играла на флейте эту самую песню, а из-под воды показалась голова моего любимого.
Он взглянул на нее, и словно пелена спала с глаз: он узнал свою любимую жену! И в тот момент, когда муж вглядывался в ее лицо, месяц ярко осветил его – и жена его тоже узнала!
Они обнялись, поцеловались – а о том, как они были счастливы, и говорить не стоит…
Реджи Оливер
Парчовый барабан
Демон, лети! Над Западным морем За тобою несутся ненавидящих крики из мира теней!
– Она японка, – сказала Карен из агентства по недвижимости. Я заметил в ее голосе беспокойную нотку, словно она считала, что вынуждена предупредить меня.
– Прекрасно, – отозвался я. У меня не было предубеждения против японцев. Это же отец, а не я, пострадал от их рук на войне, а отец уже умер.
– Значит, я могу привести ее посмотреть домик завтра утром часов в десять, мистер Уэстон? – Карен явно повеселела. Я ответил согласием и повесил трубку. Когда я сказал своей жене, что квартиранткой в коттедже на нашем участке может оказаться японка, она не слишком заинтересовалась.
– Думаю, она будет содержать дом в порядке и чистоте, – сказала она.
Карен привезла ее на своей машине, в назначенное время. Моя жена Даниэль наблюдала за ними, сидя у окна в коляске. Ей не хотелось сразу встречаться с приехавшей женщиной. Даниэль не была робкой, но прогрессирующая болезнь усилила ее природную замкнутость.
Я вышел посетителям навстречу. Карен представила мне свою спутницу как миссис Нага. Миссис Нага добавила: «Просто Юкиэ», и с тех пор она стала для нас Юкиэ, а после более близкого знакомства Юки.
Она высокая для японки, подумал я: примерно пять футов восемь дюймов, стройная, с тонкой талией и поразительным, почти абсурдно правильным лицом. Черты его были мелкими и изящными, губы цвета спелой малины не нуждались в помаде. Я не уверен, что мог бы назвать эту женщину красавицей – у каждого свои представления о красоте, далекие от объективности, – однако ей, несомненно, были свойственны обаяние и шарм. Улыбалась она не только губами, а всем лицом, и выразительные миндалевидные карие глаза при этом сияли.
