Я понадеялся, что моя крестница забудет, о чем шел разговор. Начало истории напомнило мне, каково это – быть молодым и неприкаянным, когда некуда спрятаться от подступающего демона.
Но как только мы подъехали к станции «Хобокен», Селеста спросила:
– А где была мама, когда кот тебя заприметил?
Двадцать лет назад Хобокен был эдаким компактным, старомодным рабочим городком, и в моей памяти он остался черно-белым, как старая кинохроника. Мы шли от станции к улице Ньюарк, где вывеска в форме гигантской руки сулила суп из мидий.
– Когда кот начал ко мне присматриваться, и появилась твоя мама, – ответил я, шагая с Селестой рука об руку. – Трапезунд стоял в дверях комнаты, где я тогда ночевал, и смотрел на меня. Мне больше некуда было идти, и я сидел на кровати, раздумывая, что делать.
Потом я поднял голову и увидел девушку чуть старше меня, в самой короткой мини-юбке на свете. Она разложила свои сумки в алькове, где раньше жила Цветочница. Ее звали Джоан Мата. Она выглядела выше, чем была на самом деле, а еще у нее были удивительные глаза – золотисто-зеленые, как у тебя. Твоя мама провела все лето в Европе. С Энис они познакомились в Колумбии, и Трапезунда она знала еще с тех пор. Мне даже объяснять не пришлось, что творится. Стоило ей только взглянуть на Трапезунда, как он убежал и спрятался в кухне.
Но на самом деле Джоан тихо-тихо зарычала. Трапезунд среагировал так же, как кот сапожника и кошка из кулинарии, когда они видели, как мимо них несут Мими. Он задергал ушами, зашевелил носом и огляделся, испуганный и смущенный, как будто чуял кошку, но не видел ее.
Трапезунд так и не вышел из кухни. Энис понимала, что что-то здесь не так, но, как и кот, побаивалась Джоан.
– А почему у мамы не было аллергии на Трапезунда? – вдруг спросила Селеста.
Не успел я обдумать ответ, как услышал голос:
– Аллергия у меня началась позднее, доченька.
Улыбающаяся Джоан Мата стояла на крыльце «Супа из мидий» – длинного дома-лабиринта, состоящего из одних столовых.
Джоан была дизайнером, а муж ее, отец Селесты, Фрэнк Гален – архитектором. В тот день его не было в городе. Их дом напоминал выставочный образец его и ее работ. Какие-то его части вечно перестраивались и перепланировались. В ту неделю это была кухня.
Поэтому мы поели в ресторане, к великому восторгу Селесты. Мы сидели за столом втроем. Когда Джоан достала очки, чтобы прочесть меню, они присели ей на нос ненадолго, словно бабочка.
Селеста рассказывала сцены из мюзикла и припоминала отрывки нашего разговора.
– И он сказал, что был хиппи, но насчет тебя не уверен.
– Твой крестный перепутал, все было наоборот, – ответила Джоан. – Я тогда все свое имущество носила в чемоданах. А у него была работа. Так мило – каждое утро он в этом сумасшедшем доме одевался в костюм с галстуком и уходил, чтобы написать статью о моде.
– А что случилось с Трапезундом? – спросила Селеста.
Ни Джоан, ни я не знали.
– Наверное, у него осталось еще несколько кошачьих жизней, – ответила Джоан.
Селеста неохотно отлучилась в туалет, понимая, что в ее отсутствие мы будем обсуждать какие-нибудь секреты.
– Она меня спросила, вот я ей и рассказал немного о Трапезунде и Десятой Восточной улице.
– Все в порядке. Она становится все любопытнее, и я рада, что расспрашивать она стала тебя, а не кого-то другого.
– Может быть, тебе стоит рассказать о своем отце?
Джоан вздохнула:
– Расскажу, если спросит.
Двадцать лет назад мы, как только познакомились, сразу поняли, что будем друзьями. Мы до ночи сидели на крыльце и у пожарной лестницы на Десятой Восточной улице и говорили о сексе, наркотиках, родителях и психологических травмах.
Джоан часто сидела на перилах и никогда не теряла равновесия. Она была всего на год или два старше меня, но насколько же больше она знала! Ее мать была известным адвокатом, а отец, Антонио Мата, мексиканским художником. Он писал сюрреалистические картины, напоминавшие комиксы, и подписывался «Марги».
В тот вечер я впервые задумался о том, так ли уж разумно она поступает, но ничего не сказал.
Часть 2
Десять лет спустя, когда Селесте было около двадцати лет и она изучала театроведение на втором курсе Нью-Йоркского университета, как-то в пятницу вечером она отвезла нас на Лонг-Айленд. Нам предстояло провести выходные с ее матерью и бабушкой в «Доме, который съел мир». Было начало июня, и Лонг-Айленд весь сиял.
Уникальное освещение, которое можно увидеть на этой тонкой и ровной полоске земли длинным летним днем – солнечный свет, отражающийся от Атлантического океана и пролива Лонг-Айленд.
Селеста была стройная, но уже не такая ужасающе худая, как несколько лет назад, когда ее родители развелись, а она заболела булимией. Ее
