– Не кричат? Не ругаются? Я могу и не услышать. Особенно то, что слышать не хочу.
– Пока все тихо.
– Сначала я, со своим опытом переговорщика, пыталась рассудить их споры, – сказала Руфь. – Но поняла, что, когда ты двенадцать лет была замужем за человеком-кошкой и так и не задала ему некоторые важные вопросы, ты уже не можешь выступать с позиции нравственного авторитета или здравого смысла.
– Все мы в своей жизни совершали поступки, о которых потом жалели.
– Что, ты и правда когда-нибудь сделал что-то в этом роде?
– Ну…
– Конечно нет. А я была наивная влюбленная дурочка. И от этого произошли многие несчастья.
– Вы хорошо придумали, что съездили с Селестой в его родные места.
– Я ездила в город, где родился Антонио, пару раз. Еще живы те, кто помнит его ребенком. Местные жители рассказывают истории о древесных кошках-оборотнях. Ходили слухи о том, что и бабушка его была из них… Бедная Джоан, – продолжала Руфь. – Когда она была в возрасте Селесты и хотела разузнать об отце, на его родину не пускали иностранцев – ситуация была опасная. Правительство расстреливало студентов-диссидентов. А у меня в то время было очень много дел.
Кухонная дверь открылась. Вышла Селеста, затем Джоан. Похоже, произошло перемирие.
– Кто-нибудь, кроме меня, хочет есть? – спросила Руфь.
– Да, – сказала Джоан. – Печально, что никто из нас не умеет готовить.
Селеста сощурилась и улыбнулась, сверкнув зубами:
– Могу нарвать свежей зелени на салат.
Джоан поморщилась, а я усмехнулся.
– Как хочешь, – сказала Руфь. – Но на двери холодильника есть меню доставки готовых блюд на дом. Неплохо было бы заказать что-нибудь из тайского ресторана.
Часть 3
Все мы вели такую насыщенную жизнь, что прошло несколько лет, прежде чем я снова оказался у «Дома, который съел мир». На этот раз я поехал туда с Джоан, и опять мы добрались уже в темноте. Была середина недели, незадолго до Дня памяти. Соседи еще не въехали в свой дом; дачный сезон и хэмптонские пробки пока не начались.
И снова казалось, что ночной дом, с морским бризом и медленным ритмом океанского прибоя в тишине, сошел с картины Маты и старых семейных фотографий.
Эту иллюзию подкрепило то, что теперь в коттедже были дети. Младшая сестра Джоан, Катерина, растила своих внучек трех и четырех лет и привезла их в гости к прабабушке Руфи.
Но на следующее утро, когда я вышел с чашкой чая на крыльцо, 1950 год пропал. Пруд осушили десятки лет назад, и на его месте построили роскошную летнюю резиденцию.
На лугу теперь тоже стоял дом – еще новее и еще больше. «Дом, который съел мир» казался по сравнению с ним очаровательным пережитком прошлого.
Джоан вышла и устроилась на диване-качелях на крыльце. Два года назад она заболела раком. Все мы следили за ее здоровьем затаив дыхание, но опухоль удалили вовремя, и теперь Джоан вроде бы ничто не угрожало. Мы с ней снова сдружились, так же близко, как тогда, в юности, на Десятой улице.
Она по телефону обсуждала со своим деловым партнером заказ на корпоративный логотип. Потом ей позвонила Селеста, которая должна была приехать в Хэмптон со своим мужем Сэмом.
Они поженились года два назад. Сэмми был приятным молодым человеком с выбритой наголо головой. Селеста сделала на шее татуировку такого же синего цвета, как его глаза.
Недавно она сообщила всем нам, что беременна и они с Сэмом ждут ребенка. В семье только об этом и говорили. Ее мама с бабушкой обсуждали акушеров и больницы. Селеста не понимала, почему ей особенно нужен врач, умеющий хранить тайну.
– Потому что тебе не нужно оказаться на первой странице «Нэшнл Инквайер», – сказала Джоан. Она положила телефон и покачала головой.
– Как-то раз Селеста мне сказала, что иногда бояться полезно, – сказал я ей.
– Она не узнает, что такое страх, пока не станет мамой.
Две очень деловитые крохотные юные леди вернулись с Катериной с пляжа. В руке у каждой было по мокрому ведерку.
– Мы нашли живых мидий! – сообщили они.
Хотя ракушки, похоже, давно уже были мертвы, мы восторженно поахали.
