– А как ты собираешься наказать брата? – вдруг спросил Тарик.
– Не вертись, оцарапаю, – отдуваясь, пробормотал Абдаллах. – Да в Ракку отправлю – пусть живет под присмотром лекарей. Он же безумен, а человек, поврежденный разумом, и так и так халифом быть не может. По закону, между прочим. Да что ж такое, никак не разматывается…
– А… семья его? – Сверху было видно, что нерегиль настороженно поднял уши.
– А что семья? Бедная женщина, насколько я знаю, давно домой рвется! Пусть берет мальчика и едет к родственникам, что ей делать в столице…
Уши встали торчком:
– Поклянись.
Аль-Мамун пожал плечами:
– Клянусь освобождением всех моих рабов. Поклялся бы разводом жен, но у меня только наложница…
– Поклянись… именем. Поклянись именем своего бога, что не тронешь их.
Абдаллах благоговейно поднял руки:
– Клянусь Всевышним, Милостивым, Прощающим! Только я не понимаю – ты что, подозреваешь меня в чем?
– Уже нет, – пробормотал нерегиль.
– Уже нет, во имя Милостивого! – насмешливо передразнил его аль-Мамун. – Какая честь для меня!
И мрачно добавил:
– Клянусь Высочайшим, это примотано на совесть…
И, подув на пальцы, заметил:
– Кстати, насчет тебя.
Уши снова насторожились. Упертые в ковер пальцы скрючились – ага, интересно тебе, раз когти выпускаешь…
– Здесь не оставлю. Место ненадежное, – морщась, аль-Мамун снова потянул неподатливую проволоку. – Да что ж такое, никак не разгибается… В общем, я не могу позволить, чтобы ты попал в руки моего брата. Про твои подвиги я наслышан и второго такого вторжения в Хорасан не допущу. Поэтому тебя будут держать под охраной в цитадели Мейнха. А когда все… завершится, вызовут фирманом в столицу. Это понятно?
Тарик молчал, опустив голову.
– Эй? Понятно, говорю, или нет?
Неожиданно нерегиль поднял руку и осторожно перехватил запястье Абдаллаха – тот в который раз принялся разгибать подлую проволоку.
– Эй, что…
– Я хочу посмотреть тебе в глаза, – тихо сказал Тарик, поднимая лицо.
Разогнувшись, он отпустил запястье и долго глядел, не мигая.
– Это какой-то новый волшебный трюк? – наконец раздраженно поинтересовался Абдаллах. – Ты хочешь провертеть мне во лбу дырку? Взглядом?
Нерегиль сморгнул. И сказал:
– Хорошо.
– Что хорошо, во имя Милостивого?
– Я… поеду в Мейнх.
– Вот видишь! – хлопнул в ладоши Абдаллах. – Хорошо быть разумным, а не волшебным существом! Поэтому я отправлю тебя в Мейнх как разумного, благородного человека, тьфу, сумеречника – под честное слово.
Сумеречник снова покосился на него – с тем же непонятным выражением на лице.
– Я что, плохо говорю на ашшари? – рассердился аль-Мамун. – Что ты таращишься?
Нерегиль быстро уткнулся взглядом в ковер.
Абдаллаху стало стыдно за свою несдержанность.
– Ладно, – примирительно махнул он рукой. – Извини, не хотел обидеть. Ну что, уговорились? До прибытия гонца с фирманом сидишь в Мейнхе. Смирно. Никого не трогаешь.
Тарик тихонько кашлянул. И тихо спросил:
– Никого?
– Не заговаривай мне зубы! – снова вспылил аль-Мамун. – Я просто хочу, чтобы ты не вредил моим людям. Что непонятного?
Тарик вздохнул. И надолго замолчал.
Потом снова вздохнул, покачал головой и сказал что-то очень странное:
– Везучий ты, брат аль-Амина. Хоть и мутазилит. Или умный – пока не пойму, чего у тебя больше, ума или удачи…
И прежде, чем Абдаллах успел возмутиться, ответил:
– Обещаю. Обещаю оставаться в Мейнхе до прибытия фирмана. Обещаю не вредить твоим людям. Более того, хоть ты и не просил, я обещаю не
