вредить тебе.
– Во имя Милостивого! Всевышний велик! У тебя действительно есть разум! А ну-ка я попробую еще раз, и, если Всевышний захочет, у меня все получится…
Абдаллах дернул проволоку – и сигила мягко соскользнула на ковер.
– Ух ты!
В комнате резко запахло грозовой свежестью, и аль-Мамуну на миг показалось, что заложило уши, как от грома. Нерегиль сложился и упал на свое лицо с еле слышным стоном.
– Эй…
Тарик скрючился у его ног, и аль-Мамун в ужасе увидел – левая ладонь! Нерегиль сминал ей мех, из-под пальцев сочилась густая, блестящая кровь, сумеречник выгибал хребет и шипел, скаля зубы – от боли, от нестерпимой боли…
– Я за лекарем!
– Нет!
Нерегиль чихнул и обтер лицо – с него лил пот.
– Нет… Это быстро проходит…
Сморгнув, аль-Мамун удостоверился в том, что ладонь снова чиста – только на коричневом мехе темные пятна и слипшиеся ворсинки торчком стоят…
– Фу-ух… – искренне вздохнул он и тоже обтер лоб. – Ладно, надо ключи от ошейника взять…
– Не надо, – тихо ответил Тарик.
Под его руками замок щелкнул и распался. Мотая обкорнанной головой, нерегиль принялся выпрастываться из железяк.
– Ух ты! – развел руками Абдаллах. – Я не знал, что вы такое умеете!
– О мой халиф! Что случилось? – раздался из-за спины возглас Садуна.
Увидев нерегиля без ошейника и не прикованным, лекарь застыл как вкопанный. Непонятно как аль-Мамун успел заметить неприметно-мягкое, кошачье движение руки сумеречника.
– Не смей, это лекарь! – рявкнул он. – Забыл?
Тарик недобро оскалился:
– Лекарь?.. А ты уверен?
– Это мой человек, – процедил аль-Мамун. – Исполняй уговор, самийа.
Пальцы согнулись, рука медленно опустилась. Это было похоже на то, как охотничий барс разжимает клыки на шее газели.
Лекарь и нерегиль продолжали неотрывно смотреть друг на друга.
– О Син… – выдавил из себя, наконец, сабеец. – Господин, что… как…
Сумеречник сидел неподвижно, с каменным лицом, перебирая пальцами левой руки пушистый мех покрывала.
– Тарик дал мне слово благородного человека… тьфу… в общем, дал слово, что не причинит вреда моим людям, – кивнул аль-Мамун. – Завтра нам всем пора трогаться в путь. Мне – на столицу. А нерегилю – в Мейнх. Да ты слушаешь меня, о ибн Айяш?
Лекарь, все так же глядя на руки Тарика, тихо охнул и поднес ладонь к груди.
– Господину лекарю, похоже, нездоровится, – криво улыбнулся сумеречник.
– Иди, Садун, – поморщился Абдаллах и махнул рукой.
Толку от этих людей никакого, подумалось ему. Лекарь кивнул. И медленно, будто во сне, повернулся и вышел.
– Эй! – воскликнул вслед аль-Мамун, вспомнив про злосчастную чашку с молоком.
Никто не откликнулся.
Обернувшись, он увидел Тарика с пиалой в руках. Нерегиль задумчиво потягивал молоко через толстый глиняный край и слизывал его с верхней губы розовым, по-кошачьи длинным языком.
– И чего было неделю кобениться… – пожал плечами Абдаллах.
Потом добавил:
– Да, до отъезда здесь посиди. Нечего тебе по аль-касру шляться.
И вышел из комнаты.
Госпожа и Садун ожидали выхода халифа на айване.
Когда аль-Мамун показался в дверях, госпожа Мараджил опустилась наземь в полном церемониальном поклоне. Перо шапочки коснулось досок пола, прозвучал титул древних шахиншахов:
– Приветствую тебя, владыка северных и южных земель!
