Словно в ответ на этот вопрос в окне снова появился Олег. Левая половина лица его была темна от крови.
– Я ведь предупреждал вас… – голос его звучал размеренно, но все же заметно потрескивало в нем изнеможение, – в бою всякое может случиться. Убитых нет. Но серьезно пострадавших – в достатке, к моему сожалению. Им надобна срочная квалифицированная помощь.
– Ах, ты… – Костя в бездумном порыве ринулся было вперед, но Заяц удержал его:
– Не дуркуй! Не взять их голыми руками, неужели не ясно?..
Костя оттолкнул его:
– В благородство играют, суки! На публику стараются!
– Успокойся!
– Так уйдут же! Не удержим мы их теперь!
– Сдается мне, никуда они уходить не собираются, – проворчал Заяц.
Опомнившись, руковод Кастет шаркнул рукавом форменной куртки по лбу, стирая быстро застывающий на морозе пот, – с такой силой шаркнул, что едва не содрал себе кожу.
«Тяжелых» оказалось трое. Одному остро сколотая деревяшка (видимо, ножка кровати) глубоко вошла в живот; оставаясь в сознании, он тонко вскрикивал, все порываясь ослабевшими руками вытащить из себя инородное тело. Второй, покачиваясь на носилках, хрипел в забытьи, пузыря кровь на губах, – Костя, повидавший в своей жизни ранения, не сомневался, что у него переломаны ребра, осколки которых воткнулись в легкие. Третий, явно в состоянии шока, не лежал на носилках, а сидел, тупо глядя на свои неестественно вывернутые, перебитые ноги правым глазом. Левый же глаз, болтаясь на остатках мышечной ткани, свисал на щеку.
Те дружинники, кто мог идти самостоятельно, выглядели не менее жутко. На телах и лицах их поблескивали в ярком свете парковочных фонарей осколки стекла, врезавшиеся в плоть, раненые на ходу вытаскивали их из себя, роняли под ноги. Коротко остриженные головы многих бугрились шишками. Все без исключения были в крови, и все едва находили сил, чтобы держаться в вертикальном положении, – даже те, чьи раны были только поверхностными, несерьезными. Не столько от телесных повреждений были слабы дружинники, сколько вследствие выплеска энергии, опустошившего их.
Подъезжали и уезжали один за другим автомобили скорой помощи.
– Ну все… – вдруг коротко, как-то зловеще остро выдохнул Костя. – Не стоит искать окольных путей, если можно пройти к цели прямым.
– Ты чего? – вздрогнул стоявший рядом Заяц.
Не ответив ему, Костя подозвал Шатуна, сказал ему несколько тихих слов. Тот удивленно отстранился:
– Да откуда же я тебе?..
– Откуда-откуда! – зло передразнил его Костя. – Это Сибирь, тут каждый второй мужик – охотник. Ты же местный, маму твою!..
– Понял! – тряхнул головой Шатун и исчез, прихватив свою пясть.
– Надо все же голове сообщить, – сказал Заяц, слышавший, о чем говорили Костя и Шатун. – Какие-то они все-таки… Непонятные. Раненых отдали, говорят, что драться не хотят. Может, сообщить голове? Залетные ведь с ним говорить хотели…
– Сполох Капралу сигнализировать хочешь? – прищурился Костя. – Помощи попросить? Мало ли что эти сволочи хотели… Кончилось их хотение. Нужно было на наши условия соглашаться. Не бзди, боец, Дружина и раньше справлялась и теперь справится. Вот так.
– Дружины-то почти не осталось… – негромко произнес Заяц.
Костя пропустил это замечание мимо ушей.
– Все просто, – сказал он. – Они пошли против нас? Пошли. Значит, что надо? Их надо наказать. Даже не то чтобы наказать… Покарать – вот правильное слово…
– Ну как? – спросил Сомик у Двухи, закончив накладывать тому на сломанную руку шину, изготовленную из двух обломков входной двери и разорванного на полосы одеяла.
– Великолепно! – огрызнулся Игорь. – Лучше не бывает! Болит – как еще?.. Глупые вопросы какие-то…
– Попить принести?
– Сам дойду. Ноги-то у меня целы. Пока…
Кряхтя, Двуха поднялся и двинулся к ванной, вкруговую, скрежеща подошвами ботинок об усыпанный разнокалиберным мусором пол, держась неповрежденной рукой за покрытую безобразными выщерблинами – будто из пулемета расстрелянную – стену. Был он бледен, Двуха, так бледен, что рукав белой сомиковой рубахи, перехватывающий иссадненную голову, цветом сливался с лицом; под глазами Двухи темнели синюшные круги, из-под головной повязки на виски при каждом шаге выскальзывала капля пота.
Сомик выглядел не намного лучше. Нос его распух и смотрел набок, нижняя губа была сильно рассечена, и было видно, что два передних зуба наискось сломаны. Только закончив с Двухой, он присел прямо на пол, опершись спиной о стену.
– Голова кружится, – общо пожаловался он. – В тело как будто бетон залили, кажется даже, что чувствую, как он там хрустит, застывая, когда двигаюсь. А дальше, между прочим, будет только хуже.
