– Благодарю.
Войтех разжал пальцы и отстранился. Он сел в кресле и повернулся к экрану. Пламя рисовало на белом полотне крыльев узоры.
– Два года в темноте и… этом доме. Он похож на тюрьму. Он и есть тюрьма, для всех, и я не исключение. Наверное, ты думаешь, что я превратился в чудовище. Наверное, ты права. Но чистые руки корону не удержат.
– А она тебе так нужна?
– Не мне – людям. – Он морщится и трет глаза. – До сих пор тяжело переношу свет… он хотел, чтобы я доказал свою преданность, отправил к подземникам, а они больны, Таннис. И я заразился… не бойся, врачи полагают, что она передается с… мясом.
Нельзя спрашивать, чье это было мясо. Вот только Войтех ответит.
– Мне пришлось сожрать их вожака… в прямом смысле слова. Выйти против него с ножом. Убить. И сожрать… разделить на всех. Тедди это казалось забавным. Он говорил, что только чудовище способно одолеть чудовище.
– Как ты…
– С ним познакомился? – Он вытянул руки с белесой, полупрозрачной кожей. Когда на нее падала тень пламени, кожа краснела, истончалась, а сквозь нее проступали седоватые мышцы и тонкие, птичьи почти кости. – Леди Евгения. Ты помнишь ее?
– Помню.
– Ты никогда не задумывалась, откуда она взялась?
– Переехала… обеднела и…
– Переехала, – отозвался Войтех, ладонь переворачивая. На внутренней стороне кожа была гладкая, разрисованная тончайшими линиями. – Сбежала. Видишь ли, Таннис, леди Евгения – родная тетка моей матушки. Некогда она пошла против родительской воли, тайком обвенчалась с полукровкой… нищим полукровкой, никчемным настолько, что для него даже стаи не нашлось. Естественно, от дома ей отказали.
Таннис терла запястье, на котором проступали красные отметины.
– А супруг ее, который весьма на наследство рассчитывал, сим фактом огорчился. И злость свою на Евгении вымещал, пока Тедди не подрос настолько, чтобы от него избавиться.
Он поднял бокал, выставив между собой и экраном, словно чернотой вина защищаясь от света.
– Тедди пришлось выживать и за себя, и за матушку. А она, к слову, его не простила. Любила, видишь ли… любовь – опасная вещь, заставляет терять разум. Тедди стал королем, а она не захотела. Он мог бы купить ей любой дом в этом треклятом городе, за исключением, пожалуй, Королевского дворца, но она отказывалась уходить из своей конуры. Видишь ли, в этой квартирке она была счастлива.
Войтех хмыкнул.
– Он приставил меня приглядывать за нею… и учиться. А я сумел понравиться ей настолько, что она согласилась встретиться с ним. Замолвила за меня словечко. Так оно и вышло. Своих детей у Тедди не было. Сифилис… и это нам не интересно, верно?
Таннис кивнула.
Уйти не позволят. Но она готова попробовать. Хуже нет, чем просто сдаться.
– Я оказался в его свите. В этом доме, который, как он надеялся, я унаследую. Он так и не смирился с тем, что его вместе с матушкой вычеркнули из рода. Годы я стоял за его спиной…
– А потом сидел на его троне?
– Сижу. И просижу еще долго, – поправил Войтех, накренив бокал. И вино, добравшись до края, потекло по выпуклой стенке, скользнуло на ножку, окрасив ее багряным. – Он старел. И не становился умнее. Напротив, болезнь грызла его изнутри, его тело выглядело здоровым, а его разум гнил. Я оказал ему услугу, избавив от мучений. Вот такая история, Таннис. Видишь, дорогая, я предельно откровенен с тобой. И в ответ жду, что ты проявишь благоразумие.
Куда она денется?
…в комнату с узкими окнами-бойницами. Стены обтянуты тканью, но камень близко, и камень мокнет, а на ткани проступают влажные пятна. От гобеленов пахнет пылью. И мертвые цветы в древней, с трещиной, вазе покрылись паутиной.
– Извини, дорогая, – Войтех поцеловал руку, – убраться не успели. Да и со слугами беда. Не найти неболтливых. Поэтому придется немного потерпеть.
Кровать на постаменте. Балдахин, провисающий под собственной тяжестью. Влажный бархат и жесткое золотое шитье. Впрочем, золото давным-давно поблекло, а бархат поточила моль.
– Обустраивайся. И надеюсь, ты спустишься к ужину?
Это не просьба – приказ. И Таннис с улыбкой отвечает:
– Да… Освальд.
Одобрительный кивок и прикосновение, от которого она все-таки отшатнулась.
