– Не стоит меня бояться. – Освальд против ожиданий не разозлился. – Вспомни, когда-то ты была в меня влюблена…
– В Войтеха, сына аптекаря… и единственного, как мне казалось, друга.
– Я и сейчас тебе не враг.
– Мне нужно время.
– Всем нужно время, Таннис. Так уж получилось, что именно времени нам всегда и не хватает. Но… я и вправду не стану тебя торопить. Отдыхай.
Он вышел, но дверь запирать не стал.
Проклятье. Таннис стояла посреди комнаты, обхватив себя руками, пытаясь унять дрожь и дурноту, которая подкатила к горлу.
…влажное перо.
…влажная овечья шерсть, которую привозят в мешках. И мешки приходится таскать. Они тяжелые, и после второго-третьего спина начинает ныть. Но останавливаться нельзя, сзади подгоняет мастер. Он должен следить за всеми, но смотрит лишь на Таннис. И шипит, стоит ей замедлить шаг, увольнением грозится. А другой работы она не найдет, разве что в борделе.
Надо успокоиться. И дышать, сквозь стиснутые зубы, глубоко, до ломоты в ребрах, до кругов перед глазами… не сесть – упасть в низкое разлапистое кресло, которое трещит и опасно кренится. Кресло дряхлое, как и все в этом доме.
Что ей делать?
Бежать. Это – единственный шанс, но не стоит обманываться, ей не позволят выйти из дома… пока не позволят.
Думай, Таннис. Налей себе воды. Графин высокий и с широким горлом, рукоять его липкая от грязи, и вода пахнет илом. Как бы не отравиться… и смешно, всего-то год прошел, а она уже воду пить брезгует, раньше вон из подземного колодца хлебала и ничего.
Стакан протереть платком. Паутину смахнуть. И открыть массивный тяжелый шкаф. Меха. Паутина. Пыль…
– Осторожно, деточка, – раздался сладкий голос, – не стоит их трогать. Потом не отмоешься. Давно пора было выбросить, но Ульне против. Она так неистово держится за прошлое, что это просто-напросто ненормально. Но разве мне говорить о ненормальности?
Женщина в розовом платье засмеялась.
– Кто вы?
– Марта, деточка, просто Марта…
– Таннис.
Она видела эту старуху в театре. Крупная, пышная и из-за платья выглядит еще пышнее. Лицо ее мягкое, сдобное, с корочкой румянца на щеках, дрожжеватой непропеченной кожей и изюминами глаз. Из-под соломенной шляпки выбиваются седые локоны, завитые по последней моде. А широкий атласный бант почти скрыт двумя подбородками дамы.
Шея ее коротка.
Грудь – обильна и выглядывает из чересчур низкого, почти непристойного выреза. Старуха щедро присыпала грудь пудрой, и та сбилась, скаталась, обрисовав морщины.
В руках она держала ридикюль грязно-розового цвета, раздувшийся, напомнивший дохлую рыбину. И вышивка поблескивала чешуей.
– Идем, деточка. Скоро подадут обед. – Она ступала грузно, и широкие юбки колыхались. – Не следует его злить…
Сумасшедшая.
Одна из…
Во главе стола восседала некоронованная королева. Худая, изможденная женщина, чей взгляд скользнул мимо Таннис, задержавшись на Марте.
Мертвый?
Пожалуй. И лицо это застыло, потемнело от времени. Вырядилась она в белое платье, отделанное пожелтевшим кружевом. На редких волосах удерживались венок из флердоранжа и серая, запыленная фата, которую Ульне мяла в пальцах. Их движения, неторопливые, размеренные, завораживали.
– Она горюет об исчезнувшем муже, – громким шепотом возвестила Марта. И приложила к напудренной щеке платок. – Он покинул ее сразу после свадьбы… такая трагедия.
В голосе не было ни капли сочувствия. Трагедия, как и все прочее в доме, изрядно постарела, покрылась пылью и трещинами.
Место по правую руку Ульне занял Освальд. Таннис он приветствовал кивком, но и только. Напротив него устроилась некрасивая женщина в черном наряде.
– Наша супруга. – Марта держала Таннис за руку липкими, жадными пальцами. – Она в трауре.
– Марта, – окликнул Освальд.
А женщина в черном судорожно всхлипнула, поднялась, и четки, которые она сжимала, задребезжали. А может, не четки, но серебряные тарелки… или канделябры… или стеклышки в уродливых окнах Шеффолк-холла.
– Да, Освальд? – Старушка съежилась, она смотрела на него, не способная скрыть ужас. – Я опять что-то не то сказала, да? Прости… ты же знаешь, я
