Ограда. Черная вязь металла. Острые пики. Прутья стоят тесно, и за прутьями – своя охрана, но Кейрена она больше не волнует, как и псы, которые подбираются сзади. И обернувшись спиной к стене, он рычит. Его голос вплетается в рев ветра, и псы отступают. Не уходят. Ложатся на снег.
Ждут.
Пускай.
Обернуться – секундное дело, и, забыв о боли, которой как-то слишком уж много в последнее время, взлететь на ограду. Тело еще гудит, неловкое, не- свое, но Кейрен заставляет себя карабкаться.
Выше и еще выше.
Перевалиться через острия прутьев, кажется, опять бок рассадил… зверье по ту сторону отзывается воем… и люди спешат… вновь колокол гудит, но это, кажется, у реки…
– Стой!
Треугольная стрела зарывается в снег у самых ног Кейрена, и человек, споткнувшись, падает в сугроб, выбирается, отряхивается как-то очень уж по- собачьи. Он вытаскивает новую стрелу и возится с арбалетом…
…некогда смотреть.
И следующий оборот забирает крохи сил. А жила рядом. Звенит. Пьянит.
Дурман.
И перед глазами кровавые круги… надо уходить, он не справится… с одним – да, но их больше… Шеффолка стерегут… кто посмеет ослушаться короля?
Лающий смех.
Висельники тоже умеют веселиться, так ему сказали однажды… кто? Кажется, Три Щербины… имя забылось, а кличка вот нет. И зубы Кейрен помнил, которые росли через один и были черными, гниловатыми.
– А че, начальничек, я ж не лютовамши. – Три Щербины работал на улице давно и был, верно, не самым жутким злодеем Нижнего города.
Обыкновенным.
Грабил? Конечно.
Убивал? Случалось и такое, но, начальничек, это ж не со зла, а с похмелья, когда силушка-то прет и злость на весь мир. Вымещал, на ком попадется… что уж теперь говорить-то?
…почему он вспомнился? Сейчас, когда улица и снег. Дома с плотно запертыми ставнями, слепые, безразличные. Здесь нет случайных свидетелей и не будет.
Гонят.
Как волка гонят, идут сзади, свистят, громыхают. И зверь в Кейрене боится звуков. Он готов лететь, не думая о том, куда, лишь бы подальше…
– Ничего, начальничек. – Три Щербины скалился из темноты, потирая руки… не одну шею они свернули, а этот удивлялся, что народец слабый пошел, чутка пережмешь, а у него уже шея хрустнула. – На том свете сочтемся…
Поворот.
И человек в переулке. Стрела обжигает и без того разодранный бок, а человек, отбросив бесполезный арбалет, достает нож.
…нож-рыбка мелькает меж пальцев.
– А так могешь, начальничек? – Крысеныш не умеет улыбаться. Он некрасив. Белесый, длинноносый с вытянутым подбородком и маленьким сжатым ртом.
Он и вправду крыса, но из полезных, прикормленных.
Злится.
Ему кажется, что Кейрен виноват в его несчастьях, а Крысеныша жизнь не баловала.
– Гляди, начальничек… ты так не могешь небось?
Рыбка-клинок исчезает, чтобы появиться перед глазами Кейрена, лезвие почти касается кожи, и Крысеныш кашляет.
Или смеется?
Улыбаться он не умеет, а смеется вот так, будто в припадке заходится.
…Кейрен злил его. И не только его, если подумать… чужак, который так и остался чужаком… а все-таки странные сейчас мысли… и человек, заперший проход, играет с ножом.
Он уверен в себе.
А Кейрен не хочет убивать… он подходит медленно и рычит, поднимая спинной гребень, пусть и не столь внушительный, как у братьев. Нож замирает.
…не пропустит.
