4
- Ну, как? - поинтересовался Блюмкин у следователя Якобсона, высокого лысого мужчины в круглых очках и с тонкой полоской седых усов над такой же тонкой губой. Следователь устало вздохнул:
- Никак.
- То есть? - резко спросил Блюмкин. - Он не признается?
Якобсон достал платок и вытер потную лысину.
- Признается, - глухо сказал он. - В монархических взглядах. В проповеди религиозного идеализма. Да он этого никогда и не скрывал.
- Так в чем же дело? - нахмурился Блюмкин. - Обвинение доказано. Значит, можно выносить приговор.
- Да, но Гумилев отрицает свое участие в заговоре и не называет имен соучастников, - разочарованно проговорил Якобсон. - Да и Таганцев не сказал ничего конкретно. В его показаниях говорится о людях, разделяющих его взгляды. Но ничего не говорится о заговоре.
- Чепуха, - дернул губой Блюмкин. - Я читал показания Таганцева. Их вполне достаточно, чтобы поставить к стенке полторы сотни офицериков.
- Да, но Гумилев…
- И Гумилева тоже! - рявкнул Блюмкин. - А если нет - значит, нужно дожимать! Какие средства воздействия применяли?
- Разные, - ответил следователь, лысина которого снова покрылась испариной.
- Физические? - деловито осведомился Блюмкин.
- И физические в том числе, - кивнул следователь. - Однако в данном случае физические средства не срабатывают совершенно. Этот сукин сын ничего не боится. Абсолютно ничего. Как будто считает себя бессмертным.
На щеках Блюмкина проступили розовые пятна.
- Что ж, - сказал он, - значит, нужно заканчивать дело.
- Каким образом? - тихо спросил Якобсон.
- Что значит «каким образом»? - прорычал Блюмкин. - Мне вас учить?
- Я, собственно, только хотел выяснить…
- Вы уже все выяснили, товарищ Якобсон. У меня есть прямые указания сверху. Завершайте дело!
Следователь, однако, все еще смотрел на Блюмкина с сомнением.
- Что еще? - раздраженно спросил Блюмкин.
- Хотелось бы получить не только устный приказ, но и письменное подтверждение.
Брови Блюмкина взлетели вверх:
- Это еще зачем?
- Николай Гумилев - личность в столицах известная, - осторожно заговорил следователь Якобсон. - Он - председатель Петроградского отделения Всероссийского союза поэтов. Если мы вынесем расстрельный приговор, могут случиться… неприятности.
Блюмкин тяжело задышал. Он был в бешенстве. Заметив это, следователь слегка попятился назад и как бы невзначай положил руку на кобуру. Видя его маневр, Блюмкин усмехнулся. «Ах ты, свиная отрыжка, - с ненавистью и презрением подумал он. - Если бы я хотел тебя пристрелить, тебе бы даже пулемет не помог!»
- Что-то я не пойму, - хрипло проговорил Блюмкин, - про какие неприятности ты мне толкуешь?
Якобсон отвел глаза и тихо проговорил:
- Вчера вечером мне звонил Луначарский. Убеждал, что арест Гумилева - ошибка. Требовал отпустить поэта под его ответственность. Сказал, что выражает не только свое мнение, но и мнение Максима Горького.
- Та-ак, - протянул Блюмкин. - И ты теперь думаешь: раз вожак затявкал, значит, и вся свора подхватит?
Следователь пожал плечами, по-прежнему не глядя в глаза Блюмкину.
- Слушай меня внимательно, Якобсон, - холодно проговорил Блюмкин. - Нужное распоряжение я тебе предоставлю. Но как только ты его получишь - сразу закрывай дело. Без промедления, понял?
- Если бумага будет…
- Будет! Но чтобы от вынесения приговора до его исполнения прошло не больше двух дней. Вы меня поняли, товарищ Якобсон?
