пляже в фильме начались танцы, и это были очень смешные танцы – наверно, что-то вроде шимми, хотя Гилла не очень хорошо представляла себе, что такое шимми. Ребята около телевизора начали тыкать пальцами в экран и смеяться.
Гилла услышала, как кто-то, кажется Хуссейн, произнес:
– Нет, я не переключу канал! Это Фрэнки Авалон и Анетт Фуничелло!
Да, Хуссейн всегда увлекался какой-то ерундой.
– Гилла, подвинь-ка свою задницу! Подвинься, говорю!
Это была Кэши, она намеревалась втиснуться на тот же стул. Гилла хихикнула и подвинулась – надо сказать, вдвоем на стуле было не очень-то удобно.
– Представляешь, – сказала Кэши возбужденно, – Реми только что пригласил меня на свидание!
Реми был очень красивый: он был как раз ростом с Кэши, когда она на каблуках, стройный, широкоплечий, с большими карими глазами, сильными руками и этаким характерным восточноафриканским лоском.
Ком, весь этот вечер стоявший в горле у Гиллы, стал как будто еще больше – а она точно проглотила эту чертову косточку?
Гилла старательно глотнула и расплылась в улыбке.
Но ей не пришлось неискренне радоваться за подругу, потому что в этот момент…
Вошел Роджер со своей бандой, они смеялись так громко, что их смех заглушал музыку. Фостер послал Гилле улыбку, от которой у нее почему-то ослабели ноги. Кэши с интересом посмотрела на нее, слегка улыбаясь.
Роджер, ухмыляясь, остановился перед телевизором. На экране та самая коренастая девушка и забавный парень в старомодных купальных костюмах и с дурацкими прическами играли в почтальона в телефонной будке с друзьями. В почтальона! Дурацкую детскую игру.
Гилла не могла понять, как она дала втянуть себя в это.
Роджер схватил Клариссу, прижался к ее бедру своим и сообщил, что хочет играть в почтальона.
Все с готовностью подхватили эту идею, хотя глупее ее придумать было трудно. Тут же включили свет, девочки остались в гостиной, а парни спрятались по шкафам и укромным уголкам по всему дому.
Кларисса и Хуссейн вызвались быть почтальонами.
– Я почтальон! – заорал Хуссейн. – У меня письмо для Кэши! – Ему явно это доставляло огромное удовольствие – наверно, он специально стал почтальоном, чтобы избежать поцелуев с девочками. Гилла подозревала, что девочки вообще были не по его части.
– Это Реми! – прошептала Кэши и вскочила на ноги. – Я уверена, это Реми. – Она ослепительно улыбнулась Гилле и пошла за Хуссейном, чтобы «получить свое письмо» в каком-то шкафу или ванной и пообжиматься с ним.
Гилла сидела на твердом стуле сгорбившись и смотрела им вслед.
Она думала о том, как это странно: друзья Роджера наперегонки бросаются делать все, что он скажет. А еще она пыталась понять, откуда знает слово «подобострастный», которое вдруг пришло ей в голову.
Этот голос в ее голове… он уже не казался чужим – он был ее собственным. Но он знал слова, которых она никогда не слышала, и ощущения, которые она никогда не испытывала, – например, что ты чувствуешь, раскрывая листья навстречу солнечному свету… и каким пустым становится все вокруг, когда умирает твоя сестра, а ее кору и древесину разрубают на части, чтобы сделать корабли или дрова.
– Это какое-то безумие, – пробормотала она себе под нос.
– Я почтальон! – прощебетала Кларисса. Ее глаза сверкали, лицо разрумянилось. Ага, можно поспорить – она уже пригубила несколько писем.
Пригубила. Еще одно странное слово.
– Письмо для Гиллы! – сказала Кларисса.
Сердце Гиллы застучало как топор, рубящий дерево.
Она встала:
– Что?
Кларисса ухмыльнулась ей.
– Письмо для тебя, горячая штучка. Ты идешь или нет? – И она пошла куда-то в глубину дома мистера и миссис Брайт.
Кто это мог быть? Кто хотел ее поцеловать?
Гилла почувствовала клейкие бисеринки пота под глазами. Может, Реми? Нет-нет. Ему нравится Кэши. А может… пожалуйста, пожалуйста, пусть это будет… может, Фостер?
Кларисса вела по извилистому коридору.
