Я попросил прощения за свое поведение на корабле. Объяснил, почему никогда не сумею стать для нее Арахоном и не могу его изображать. Она же за все время не промолвила ни слова, а лишь смотрела внимательно, словно размышляя над тяжестью приговора.
Когда я закончил, наверху раздались шаги.
Тяжелые мужские сапоги.
Я понял. Не хотел расспрашивать, кто это был. Не имел права – в конце концов, я сам только что сказал, что все, что было между нею и Арахоном, исчезло вместе с его смертью. Она была уже свободна.
Я встал из-за стола, надел шляпу, сунул руку за пазуху и положил на стол пузатый мешочек.
Иоранда вздохнула.
– Снова одно и то же… Откуда у тебя эти деньги?
– Часть – с моего счета у Петруччи. Часть – от моей новой напарницы. Должно хватить на много лет. До времени, когда Джахейро подрастет настолько, чтобы тебе помогать. Тебе не придется браться за работу, ранящую твою гордость, и не придется никого просить о помощи.
Она смотрела на кошель с презрением.
– Забери это. Мне не нужна твоя помощь.
– Нет. Ты не понимаешь. Я не смогу спокойно сражаться, зная, что в случае моей гибели ты останешься без помощи. Умоляю, возьми деньги.
В этот момент я чувствовал себя так, словно это и вправду говорил Арахон.
Иоранда вздохнула. Потянулась за мешочком и взвесила его на ладони.
– Я знаю тебя. Подарок – это твой способ справляться с угрызениями совести. А с друзьями ты разговариваешь так лишь перед опасным заданием. Ты собираешься кого-то убить?
Я пристыженно глядел на носки своих сапог.
– Ты собираешься убить… очень много людей? – уточнила она.
– Я собираюсь убить короля, – ответил я тихо, так чтобы никто не услышал. – И еще многих людей. После этого мне уже не будет места в Сериве. Мы видимся последний раз.
Лишь когда я это произнес, лед в ее глазах чуть растаял.
Она печально улыбнулась.
Привлекла меня к себе.
Прижала губы к моему лбу, к глазам.
Тогда я, темное существо со дна другого мира, впервые понял, что такое любовь. И это не было чувство только Арахона.
ХІІ
Последний королеубийца в истории Запада закончил плохо. Пятьдесят два года назад кавалер Курт Фауленхофф, мелкий дворянин с неустойчивой психикой, заколол владыку Бруншвии, когда тот выходил из храма после молитвы.
Официально дело было политическим. Неофициально же все знали, что причина таилась в королевском бастарде, которого носила в животе сестра Фауленхоффа – и которого король не желал признавать. Независимо от мотива, убийца достиг цели благодаря счастливому стечению обстоятельств. Сумел нанести королю лишь один удар в плечо, прежде чем его свалил на землю лорд Бартус, королевский защитник. Однако клинок перерезал плечевую артерию, отчего король истек кровью на глазах у толпы.
Королевский трибунал приговорил кавалера Фауленхоффа к сожжению, четвертованию, набивке насекомыми, волочению и вешанию. Была это казнь, какой в Бруншвии не случалось много веков.
В одну из солнечных суббот дворянина привезли на площадь, на которой собралось так много зевак, что головы их перед эшафотом походили на волосатую брусчатку. Палач сперва вложил убийце в руку кинжал – тот самый, который служил ему во время покушения на правителя – и сшил его пальцы вокруг рукояти сапожной иглой. Потом руку с кинжалом начали поджаривать над огнем. Кавалер Фауленхофф быстро потерял сознание, и алхимикам пришлось приводить его в чувство алхимическими солями.
Однако казнь лишь начиналась.
После того как его привязали к пыточному столу, палач отрезал ему вторую руку и стопы пилой, затягивая кожаные ремни и прижигая обрубки, чтобы королеубийца не истек кровью слишком быстро. Потом оторвал его член щипцами и уступил место тенемастеру, который во мраке небольшой деревянной будки открыл необычно трудный и искусный укорот внутрь обездвиженного Фауленхоффа, в точку между его кишками.
Палач же в это время обошел помост, показывая людям ведро, полное тараканов, которые отвратительно перебирали хитиновыми ножками. Потом с помощью укорота он впихнул несколько горстей насекомых прямо во внутренности дворянина.
Фауленхофф начал дергаться и визжать так ужасно, что люди теряли сознание. Он умолял палача, того, кто в это время демонстрировал публике мясницкий нож, чтобы тот побыстрее приступил к следующей части, произнося при этом последние членораздельные слова во время церемонии.
Палач, однако, не спешил. Он любил внимание толпы и восхищенные взгляды простецов. Он обошел несколько раз эшафот, а к кавалеру Фауленхоффу
