После встречи с Арахоном я долгое время не мог прийти в себя. Был я словно животное, которое впервые в жизни приметило в зеркале собственное отражение. Был я сбит с толку и напуган. Что хуже, меня стало мучить любопытство, не дававшее мне покоя, пока, в конце концов, я не обучился у старого светлофилософа навыкам навигации в верхних тенесторонностях и отворения окон в светлый мир.
Впервые я выглянул в него в 628 году, когда Арахон с друзьями из Серивской Троицы был на пике карьеры. Не понимая этого огромного странного места, я наблюдал за поединками, предательствами, бегствами, романами и кровавой местью. Очевидные для людей вещи казались мне непривычными – постоянство почвы и строений, сменность чувств, тайны человеческого секса, наука и искусство, которых я не в силах был уразуметь. Эта непостижимость притягивала меня, благодаря ей я все сильнее заглядывался на светлую сторону.
Через визир, который имелся в тени Арахона.
Все реже я бывал у себя, в тенепространстве, пока почти все меня там не позабыли. Через несколько лет я начал постепенно понимать светлый мир. Однако истинный перелом наступил в тот момент, когда Арахон соединился с Кальхирой, дочерью Легион.
Кальхира происходила из Патры, где люди соединялись друг с другом тенями. Сливаясь таким образом, могли они объединять воспоминания и все пережитое. Когда Арахон столкнулся с девушкой, в его память влились следы десятков иных жизней. К моему удивлению, некоторые принадлежали темным существам! Кое-кто из них обитал на светлой стороне, соединившись там со своими вторыми половинками.
Люди называли их антигелионами.
Мысли и знания антигелионов, пусть даже для Арахона совершенно непонятные, стали для меня избавлением. Я узнал, как полностью перейти на светлую сторону, а затем выжить в призрачном сиянии солнца. Однажды ночью, когда И’Барратора спокойно спал на террасе у Иоранды, я вышел, наконец, сквозь окно, через которое так давно за ним подглядывал. Полностью перелился в тень Арахона, наполнив ее до краев; прицепился к ступням фехтовальщика, будто смоляной паразит.
С этого момента я постоянно физически присутствовал в Сериве, в Вастилии, а единственным следом моего присутствия, который, к счастью, все просмотрели, было то, что тень Арахона сделалась темнее прочих теней.
Сам не зная об этом, И’Барратора сделался антигелионом.
Для меня же началось время обучения.
Люди утверждают, что учатся всю жизнь, однако обычно имеют в виду освоение нового языка, танца, арифметики или фехтовальных движений. Однако существует обучение куда более глубокое, трудное, которое случается лишь единожды – так рано, что позднее мы и не помним этот процесс.
Именно тогда, вброшенные в чужую страну, не зная ее законов, не ведая таких базовых понятий, как деньги, смерть или вторник, должны мы усваивать смысл этих понятий, овладевать многоуровневым, сложным кодом, которым пользуются представители нашего вида.
Во взрослом возрасте люди, как правило, уже не задумываются над устройством своего мира. От их внимания ускользает, например, то, как бесконечно глубока тайна нуля. Большинство людей ее так и не поняли, они знают лишь арифметику простых чисел, которые существуют в природе: одна змея, две ноги, восемь ягод.
Подобных абстрактных идей существует множество, а люди отыскивают их лишь единожды. Может, это и хорошо? Те немногие, для кого этот период объяснения мира так никогда и не закончился – такие как светлой памяти Д’Ларно, – живут, как правило, меньше, беднее и менее счастливо, чем люди, удовлетворенные найденными в детстве ответами.
Представляете, насколько тяжело проникнуть в этот мир чужих понятий, используя разум, которому далеко уже до жадности детского ума? Именно это и случилось со мной, с той лишь разницей, что в моем случае дело оказалось еще сложнее. Ибо обычных людей ведет врожденный инстинкт или знания родителей. А у меня не было ни того, ни другого.
Однако я сумел понять мир Арахона – медленно, фрагмент за фрагментом, часто делая смешнейшие ошибки. Через год я бы уже достиг уровня десятилетнего ребенка.
С тех пор я помогал Арахону как мог, поскольку жизнь моя зависела от него. Порой я предупреждал его о засадах, как в ту ночь, когда он со своим учеником ожидал карету Эрнесто Родригано, в которой сидело двое умелых убийц, а его ученик должен был воткнуть ему нож в спину.
Помогал я ему и в бою. Кавалер И’Барратора был уверен, что во время боя его ведет инстинкт, верный товарищ, оставляющий в воздухе невидимые пути, которыми двигались его руки и ноги. Каждый его удар попадал точно в цель. Испортить удар? Это требовало бы лишних усилий! Арахон считал, что пожинает плоды многолетних суровых тренировок, что он един со своим оружием – и все такое. На самом деле, он был един со мной.
А я, так уж сложилось, тоже прекрасный фехтовальщик.
Я вам так скажу: без меня кавалер Арахон Каранза Мартинез И’Грената И’Барратора был бы лишь тенью самого себя.
Единственное, в чем я никогда ему не помогал, это подсчет черепицы и зерен перца на прилавках (это он умел куда лучше меня) и в контактах с женщинами (этих странных существ я никогда не понимал).
Но все это уже не имеет значения, поскольку кавалер И’Барратора – мертв.
ІІ
Я видел, как он падал.
