Призрак фехтовальщика среди призраков вымершего дома.
Не скрыть, насколько подходил я этому месту.
Я сжался в темный клубок в темнейшем из углов и лежал там довольно долго, глядя, как солнце подметает пропыленные внутренности дома лучами света, добирающимися сюда со двора. Снаружи проходили люди, разговаривали, торговались. Время от времени по Фуэрреро катилась телега, и пылинки тогда взлетали и кружили минуту-другую в своих пируэтах. Яркое солнце шествовало по небосклону.
Около полудня внутрь прокралась черная кошка. Покружила по дому, словно смотритель по музею руин. Меня это немного удивило, поскольку я знал, что обитатели Серивы вылавливают всех необестененных диких животных. Должно быть, оставалась она ловчее их, если так долго выживала в закоулках квартала Контегро.
Она помочилась в углу, а потом повернула в мою сторону морду (треугольную, как у котов из-за Саргассова моря). Ее единственный глаз долго глядел в угол, где человек увидел бы лишь тень. Я чувствовал, что она видит меня всего – жалобное, слабое темное существо, пойманное чужим для него миром.
Каким-то образом коты – единственные из животных – меня видели. Они распознавали тени как окна в тенепространство. Различали формы, которые за тенями переливались; истину, скрытую от человеческого взгляда.
Наконец кошка ушла, а я ощутил стыд. Был я в этот момент ужасно жалок и приспособлен к жизни даже менее, чем эта животинка!
Я знал, что должен что-то сделать, ведь если даже переход через улицу оказался для меня битвой за жизнь, то как мог я приблизиться к своей цели, отомстить за друга, разоблачить врага?
Я тщательно перелопачивал воспоминания антигелионов, унаследованные от Кальхиры. Искал решение, которое позволило бы мне выживать в мире без носителя, без своей половинки.
Когда колокола пробили начало часа длинных теней, клубки тысячелетних мыслей, передаваемых благодаря все новым и новым воссоединениям, раскрыли мне великую тайну. Наткнулся я на полузабытую жизнь темного существа, которое ходило по земле еще до того, как распалась империя ибров.
В поблекших следах его воспоминаний я отыскал ответ.
Вскоре я выскользнул во двор, в четырехэтажный колодец, окруженный аркадами, где, по примеру многих вастилийских домов, находились заросший садик, высохший фонтан и потрескавшиеся памятники.
Я выполз на середину дорожки, сквозь мраморные плиты которой прорастала трава.
Раскрылся на солнце, чтоб его таинственная сила пронзила меня насквозь. Я таял, крошился, исчезал.
И тогда начертал перед мысленным взором слова на сложном языке Творца, которые тысячу лет назад отыскал первый тенемастер, Сина. Я понимал, что если формула подведет, у меня не будет сил вернуться в тень.
Формула не подвела.
Во дворе дома у аллеи Фуэрреро произошла невиданная вещь, которая ранее не случалась ни в Сериве, ни в любой другой стране к северу от Саргассова моря. Лишенная хозяина, брошенная, одинокая тень собралась, сгустилась, а потом сотворила образ человеческого существа, выросшего из земли: высокое, бледное, но настолько же материальное, как и каменная скульптура.
Тень отбросила человека.
Ощущая одновременно два тела – то человеческое, которое стояло нагим в солнечном тепле, подобно размытому воспоминанию об Арахоне, и то темное, что свернулось на мраморе в кипящих лучах, – я отправился назад, внутрь дома. Но, не ступив и шага, мой человек свалился, словно столп, меня же бросило под него.
Ну да. Я теперь снова был привязан к человеческому телу. С той лишь разницей, что им управлял не Арахон – это приходилось делать мне самому. Я сосредоточился, пытаясь достать из воспоминаний фехтовальщика самое простое, казалось бы, умение: как ходить.
Когда мне наконец удалось дотащиться до входных дверей, появилась новая проблема. Щель, сквозь которую я выполз на двор, была теперь для меня решительно мала.
Немало минут я провел, отрывая и ломая прибитые гвоздями доски. Сперва руки мои были слабы, будто у ребенка, но чем дольше я ими пользовался, тем больший контроль приобретал над привычными рефлексами Арахона.
Когда мне, наконец, удалось проникнуть внутрь, я свалился, измученный, во мрак. Только теперь я почувствовал запахи: гнили, пыли, кошачьей мочи, крысиных катышков. Дом моментально перестал быть таким уж приятным, как мне до сих пор казалось.
Ночью я спал в верхней комнате, завернувшись в старое полотно и трясясь от холода. Пытался привыкнуть к этому небывалому чувству обладания двумя телами, ко всем этим человеческим чувствам и впечатлениям. К пульсирующей в висках крови, непрестанному шуму дыхания, конвульсивным спазмам желудка.
Я едва сумел сомкнуть глаза.
Когда на востоке разгорелся новый день, я принялся тренироваться. Вброшенный в светлый мир неожиданной смертью Арахона И’Барраторы, я мог
