— Посиди со мной. Хотя бы несколько минут.
— Зачем?
Он убирает руку и молчит. Правильно, лесник, не смей за меня хвататься, если я не разрешала. Но я не понимаю — посидеть рядом? Ладно, что мне, жалко, что ли? Да и уходить расхотелось. Жарко очень на заимку по открытому полю топать.
— Как ты мог найти кровь без тела? Я не понимаю.
— Я тоже не понимаю как, — негромко говорит лесник.
Потом вдруг откидывается назад, ложится спиной в густую траву и закладывает руки за голову.
Хочется спросить, чего это он, но не стану. Пусть не думает, что меня в его поведении что-нибудь смущает или нервирует. Пусть не рассчитывает купить меня своими бирюзовыми глазками, ведь я помню слова: «Глаза — бирюза, а душа — сажа».
— Я обыскал все, Катя, и…
— Кажется, у тебя язык не поворачивался по имени меня называть?
Боже, хоть бы он перестал так пристально смотреть! Без бороды он так похож на себя прежнего! Старше, конечно, но такой же уверенный и спокойный. Не могу видеть!
— Я обыскал все, колдунья, и тела нет.
— И диких зверей нет, чтобы его сожрать, и сгнить бесследно оно не могло. Или могло?
— Нет. Она живая была, никакой тлен не забирает плоть вместе с костями за такой короткий срок.
— И… выжить не могла?
— Порча остановилась, — напомнил он.
— И выжить не могла. Я помню, она была мертва. Холодная, неподвижная, со вспоротым горлом. Выжить она не могла!
— Не могла, — тихо соглашается он.
— Значит, кто-то еще? Сообщник?
— Следов нет. Твои следы везде, мои… других нет.
— Даже в голове не укладывается. — Иногда, когда я обхватываю голову руками и сжимаю, это помогает думать, собрать мысли в кучу. — Некромант, что ли, поднял?
— Кто такой «некромант»?
— Тот, кто трупы поднимает, заставляет ходить и своих команд слушаться.
Он молчит, поэтому приходится обернуться. И… зря. Снова смотрит, рассматривает снизу вверх. И так, лежа на земле, он выглядит слишком беззащитно, чтобы на него кричать.
— Это, наверное, из твоего мира? У нас не могут поднимать мертвых.
— У вас и порчи такой не было! — огрызаюсь я и встаю.
Хватит бездельничать! Если ему некуда спешить, пусть остается! А я… а у меня дел невпроворот! Тем более если можно убрать глаза от его лица и тела, то нос никак не заткнешь — от острого запаха желанного мужчины, чьи объятия свежи в памяти, кровь просто вскипает. Так что лучше по жаре, по полю. Хоть остыну.
— Колдунья, — говорит он, когда я начинаю уходить, — мне прийти к тебе сегодня ночью? Или ты достаточно сыта?
Что-то в голосе его… то ли насмешка, то ли равнодушие той масти, когда унижение переходит за край и становится все равно, что с тобой делают. Но нет, удовольствия видеть свое лицо я ему не доставлю, оглядываться не буду.
— Из Хвощей вернулись местные, со мной будут жить ведунья и знахарка. Найди себе место для ночлега где-нибудь еще.
Я ухожу, а он не отвечает.
Далеко, на середине поля, я не выдержала и обернулась. Лесник лежал по-прежнему, уставившись в небо. Отдыхал себе, как уставший человек, сердце которого требует покоя. И он найдет его, покой. Рано или поздно. Не зря же забрался в лесную чащу? А вот я в Гораславле? Найду ли тишину?
Ну что за мысли в голову лезут? Займись-ка делами, Катя. Нужно напитать мертвую землю, иссушенную порчей, да посмотреть, что выйдет. И подумать, что произошло с телом ведьмы, а я отказываюсь допускать, что она могла выжить или воскреснуть. И решить, что делать.
В общем, дел хватало. Уже засыпая, я заметила, как рука снова потянулась к животу. Знахарке про встряску я так и не сказала.
Сброд с приисков снова забурлил, лишившись Короля, который худо-бедно держал их в руках. Так и до неприятностей недалеко. Вскоре нужно будет идти на прииски и отлавливать самых буйных, а с вменяемыми договариваться. Это его вторая работа, о которой мало кто знает.
Староста думает, лесник по доброте душевной им помогает, однако тут больше благодарности. Много лет назад, когда жизнь сложилась пополам и словно потекла обратно, Волин превратился в идеального солдата — бездумное выполнение приказов во время службы, а в свободное время — кукла, пустая болванка.
