документы. Вот немного налички — на первое время.
— Спасибо, — обрадовался я, принимая пухлый конверт.
— Банковские карточки сделаем через несколько дней. Всего хорошего, Серафим.
— До свиданья!
Я остался один. Один в огромной квартире.
Неужели я был неправ, и чудеса все же случаются в этом жестоком мире?
Около часа я бродил по пентхаусу, изучая обстановку и содержимое шкафов. Большинство вещей были новые и, как оказалось, моего размера. Это натолкнуло на мысль, что Александр умер не старым, и, возможно, его смерть была внезапной. Кроме того, мне начало казаться, что между нами существует какая-то связь. Не думаю, что он был моим настоящим отцом, но все же…
Вечерело. Серый мир за окном потемнел, и город вспыхнул разноцветными огоньками. Мост метро, подсвеченный фонарями, казался дорогой жизни, уходящей в темную неизвестность вечности, и я прилип к стеклу, пытаясь заглянуть в нее с двадцать третьего этажа.
А потом неожиданно вздрогнул — в доме стояла непривычная тишина.
«Странно, — мысленно удивился я. — Вот уже три часа, как мне никто не звонил».
Проверив телефон, я убедился, что так и есть — ни пропущенных звонков, ни сообщений.
«Ну и ладно, — совсем не расстроился я. — Так даже лучше. А маме я позже позвоню — скажу, что ночую у Стаса».
Размышляя, я оказался на кухне и машинально заглянул в холодильник. Эх, придется сбегать за продуктами.
Я взял немного купюр из конвертика, приличную кожанку из шкафа и спустился вниз.
На этот раз консьерж был нем как рыба — наверное, до сих пор переваривал мое вселение.
Дверь оказалась довольно тяжелой, и я поморщился, представляя, что каждый раз, выходя на улицу, буду толкать ее как хрупкая девчонка. Все, завтра же запишусь в тренажерный зал — теперь я могу себе это позволить.
Наконец поборов непослушную дверь, я очутился снаружи.
Господи! Здесь не было ничего — ни фонарей, ни машин, ни сквера через дорогу… Непроглядная чернота вцепилась в глаза и стала сжимать горло; обжигающий, совсем не сентябрьский холод погладил по волосам. Такого ужаса я не испытывал никогда, разве что в далеких детских кошмарах, но из них можно было сбежать…
Обезумев, я схватился за дверь и, тяжело дыша, ввалился обратно.
Внутри все было нормально: яркий свет, ужасные пальмы, мраморный пол и эта отвратительная лепнина!
Да что же со мной происходит?
— Что-то забыли? — поинтересовался консьерж.
— Да… — хрипнул я и, собравшись, выдохнул: — Забыл спросить, где ближайший магазин.
— Через квартал, — ответил консьерж и добавил: — Закажите лучше доставку.
— Не сегодня, — возразил я. — Хочу прогуляться.
И снова вернулся к двери.
Руки тряслись, сердечный насос громыхал, но я заставил себя выйти на улицу.
Все повторилось, но в этот раз я был готов к жуткой, обжигающей тьме. Прикинув направление, я зашагал сквозь нее, но сердце продолжало стучать, как сумасшедшее.
«Ничего, ничего. Все получится. Может, это внезапная куриная слепота или что-то вроде. Глаза привыкнут. Надеюсь…»
И они действительно привыкли. Правда, ночь по-прежнему была несказанно темной, но постепенно я различил дорогу. И сразу замер как вкопанный.
Я шел по земле. По сухой, покрытой трещинами, земле.
И тут я понял, что приду куда угодно, только не в магазин.
Нужно вернуться, пока еще можно отыскать дорогу назад.
Я оглянулся.
Дома не было — позади меня возвышался огромный маяк, наверху которого горел яркий желтоватый огонь.
Не помню, как снова очутился в квартире. Трясло так, что зубы стучали. Я зажег свет везде, даже в ванной, включил музыку, чтобы не сидеть в тишине, и достал из бара спиртное.
Почти залпом осушив стакан коньяка, я выпустил эмоции наружу:
— Да что за сверхъестественная хрень?!
Мой вопрос остался без ответа: из колонок лилось гитарное соло, а взлохмаченный Хендрикс довольно щурился над камином.
