– Здесь так красиво, – негромко произнес Ирранкэ, – и спокойно. Но почему настолько пустынно? В лесу мирно пасутся олени, птицы живут свободно и привольно, на лугу я замечал диких лошадей… И ни единого человека, только ты да я!
– А разве мы люди? – спросила фея.
Веретено ее по-прежнему вращалось без остановки, а кудель, казалось, не иссякала. Откуда она бралась? Может, подумала я, вспомнив слова Ири, здесь фея все тянет и тянет тонкую нить, а там, в водном отражении, та снова превращается в непряденую шерсть? И сколько это может длиться?
– Зачем ты придираешься к словам? Если я скажу «ни единого двуногого», ты засмеешься и укажешь на птиц? А если добавлю «лишенного перьев» – прикажешь своим невидимым слугам доставить ощипанного гуся?
– Ты слишком настойчив, – ответила она, помолчав. – Ты провел здесь совсем мало времени, но уже утомляешь меня своими вопросами.
– Думаю, ты просто разучилась разговаривать с… если я скажу «себе подобными», это не слишком тебя оскорбит? Мы ведь оба не люди, не так ли? – усмехнулся Ирранкэ.
– А еще ты дерзок.
– Вовсе нет. Просто я предпочитаю называть вещи своими именами. К чему тратить время на пустые разговоры, если можно провести его как-то иначе?
– О чем ты? – Фея подняла голову, но так и не взглянула на собеседника, она смотрела только на его отражение.
– О том, что мне хотелось бы взглянуть, что за земли скрываются вон за теми холмами, – Ирранкэ указал вдаль, – да не в этом озере, в отражении, которого нельзя коснуться, а своими глазами. И вместо того, чтобы часами напролет оттачивать на мне искусство красноречия, ты могла бы составить мне компанию. Если у тебя есть невидимые слуги, неужто они не смогут доставить нас туда? Или привести коней?
– За теми холмами ничего нет, – был ответ.
– Как так?
– Очень просто. Существует только то, что ты видишь. – Она повела рукой с веретеном. – Эта долина. Лес и луга, озеро и водопад. Мой дворец, самоцветные пещеры и подземные реки. За пределами этой долины нет ничего.
Воцарилась тишина, которую нарушали лишь птичий щебет, плеск воды да жужжание пчел, трудившихся на куртинке розового клевера (мне показалось, я чувствую его аромат).
– Это – мои чертоги, – произнесла Владычица вод. – Внутри возможно многое. Я даже могу превратить это озеро в бурный океан, пускай и ненадолго. Однако за чертой…
Она снова взялась за пряжу.
– За нею – обычный мир, верно я понимаю? – спросил Ирранкэ.
– Да. И если ты пришел сюда в надежде увидеть чертоги фей – иди и смотри. Я ведь сказала – ты волен входить куда угодно, кроме моих личных покоев. Во всяком случае, до тех пор, пока я сама тебя не впущу, – добавила она.
– О таком я не смею и мечтать, госпожа, – учтиво сказал он, убрав за ухо прядь волос. Шрам на щеке, я заметила, выглядел так, будто с момента ранения прошло не меньше года. В прошлый раз он был совсем свежим. – Однако, прошу, развей мое недоумение!
– О чем ты?
– Во всех легендах о бескрайних землях, которыми владеют подобные тебе, сказано, – произнес Ирранкэ, и голос его вдруг изменился, сделался глубоким и певучим, его хотелось слушать вечно, – о бесконечных анфиладах залов, где пируют и веселятся хозяева и гости, и случайные путники, о дивной музыке, которая льется сама собой, и великолепных балах, о пышных кавалькадах, прекрасных конях, не знающих устали, таких, на которых неделями можно загонять волшебного оленя с золотыми рогами, и охотничьих псах с горящими глазами, чьи зубы острее кинжала… Неужели это просто выдумки? Но ведь ты, госпожа, реальна, выходит, сказители просто приукрасили действительность?
– Нет, – ответила фея, помолчав. Казалось, она тоже заслушалась: веретено замедлило свой нескончаемый бег. – Все, о чем ты говоришь, правда.
– Но тогда… – Ирранкэ выразительно обвел рукой чашу долины, – в чем же дело? Вот это – все, что я могу увидеть?
– Я ведь сказала тебе – это мои чертоги, мои! – Владычица вод вскочила на ноги, чуть не выронив прялку. – Только мои, здесь нет больше никого и ничего! Никого…
Она закрыла лицо руками, и веретено упало в траву.
Ирранкэ, поднявшись следом, осторожно коснулся ее плеча.
– Чем я обидел тебя, госпожа, открой мне?
– О, ты вовсе не обидел меня, – фея издала то ли смешок, то ли сдавленный всхлип, – просто… напомнил.
– Об одиночестве? – негромко спросил Ирранкэ, и она, помедлив, кивнула.
«А он жестокий», – невольно подумала я. Впрочем, об алиях всегда говорили, что им чуждо человеческое сострадание, а уж о милосердии они имеют крайне смутное представление.
– Расскажи мне, госпожа, – попросил он. – Как вышло, что ты осталась одна? Ты же знаешь – я в твоей власти. Я не смогу выйти отсюда и поведать
