мужество не имели равных. Порой мне кажется, что само ее присутствие сдерживало готовое прорваться безумие. Ваша сестра упрекала нас, мужчин, в том, что мы ищем славы и орденов, а женщины хотят всего лишь любить, ждать, верить и не бояться за тех, кто им дорог. Я много думал над ее словами, но, к несчастью, этот год не оставляет нам выбора: то, что затопило наши столицы, должно быть уничтожено любой ценой. Зато после победы Дриксен и Талигу следует попытаться понять друг друга. Простите, я несколько взволнован…
– А я пьян! – выпалил Ариго. – Вы говорили, а я мог только пить. Я не видел Катарину двадцать лет и вспомнил о ней, по-настоящему вспомнил, когда думал, что умираю… Я жив, умерла она, умерла незнакомой, а вот сейчас вы… вы сказали, и я ее увидел, потому что… Закатные твари, женщины в самом деле хотят любить и не бояться. Они хотят, а мы уходим… Мы должны к ним возвращаться, только выходит не всегда…
– И еще, Герман, – Райнштайнер тоже поднялся, теперь они стояли все трое. – Женщины не должны умирать иначе, чем в свой срок, для этого есть мы. Я думаю, это достойно последнего на сегодняшний день тоста.
– Так и будет, – твердо произнес фок Глауберозе.
Граф осушил свою стопку, поклонился и сразу же вышел. Стукнула дверь, заметались огоньки свечей, по морозным окнам пробежали сполохи. В Альт- Вельдере свечи еще не погашены, Ирэна ложится поздно… Он должен к ней вернуться! Должен… Нельзя, чтобы она боялась, теряла, плакала, смотрела безнадежными глазами.
– Герман, ты странно выглядишь, – оказывается, Райнштайнер пересел на стул, где сидел Савиньяк. – И я отнюдь не уверен, что дело в выпитой настойке и очень необычных для варита словах. Ты что-то почувствовал?
– Нет, я просто вспомнил Ирэну. Она сейчас одна.
– Твоя супруга с двумя очень разумными, хоть и по-разному, женщинами, к тому же ты ее не забывал ни на минуту. Остается предположить, что твои чувства по каким-то причинам обострились. Пожалуй, я отмечу это в своих записях, возможно, впоследствии мы узнаем о некоем событии и сделаем надлежащие выводы.
– Корпус действительно очень потрепан. – Уже три часа как командующий сразу и авангардом, и арьергардом Валентин разломил последнюю Эдитину лепешку и протянул половину Арно. – Из девяти с половиной тысяч завтра в бой могут идти пять, не больше. Раненые ранеными, но и больных немало. Ускоренные марши даром не проходят, особенно для новобранцев.
– Я не новобранец, – Арно думал не о перевязях, а о ступнях. – И в бой я пойду, но чур, верхом.
– Кавалерийские сапоги – не самая удобная обувь для беготни по каменистым склонам, но выбора у тебя не было. Лучше разуться и растереть ноги, большего сейчас не сделать.
– А меньшего? – попробовал пошутить виконт, получилось, мягко говоря, глуповато. – Ты знаешь, как этот Отто погиб?
– На той самой батарее. Дрались там отчаянно; в конце, когда бой шел уже на позиции, взорвались зарядные ящики. Случайно или их кто-то поджег, уже не выяснить. Мне кажется, маршал считает, что это сделал Отто.
– Так вот в чем дело! Странно все как-то выходит… С одной стороны, и мы молодцы, и старик, с другой – паршиво все! И еще этот ветер, ну чего, спрашивается, выть?!
– Видимо, воется. Ульрих-Бертольд нам бы объяснил, что перед боем воителям следует спать, а не слушать ветер.
– Варнике обещал метель, – припомнил Савиньяк и сам же махнул рукой. – Горников снегом не напугаешь! Скорее уж голубчики попробуют незаметно подобраться вплотную.
– Завтра в поиск, значит, по логике вещей, нужно взять себя в руки и лечь. – Придд смотрел в костер, словно задался целью разглядеть там пресловутую огненную ящерицу. – Не знаю, как тебе, а мне сегодня уснуть будет непросто.
– Вот-вот, – с облегчением подхватил Арно, – И ведь устал же, как пес, а сна ни в одном глазу! Ляжешь, и тут же чушь всякая в голову полезет.
– Когда нельзя или не с кем говорить, приходится думать, но я бы не назвал приходящие по ночам мысли чушью. Ты хорошо помнишь Лаик?
– Дом или парк?
– Свою жизнь там.
– Не очень. В детстве мне в «Загон» просто ужас как хотелось, а на поверку оказалось скучновато.
– Нас все же учили, а не развлекали.
– Учили? – фыркнул «унар Арно». – Чему? Не фехтованию же!
– Значит, ты все-таки поддался Йоганну.
– Ну, поддался. – Чего теперь-то врать? – Йоганн пожертвовал своим местом, вот и я решил… поучаствовать, что ли. Зато Берто меня в самом деле подловил.
– Чтобы затем поддаться опять-таки Катершванцу?
– Думаешь?!
– Иногда, – Валентин улыбнулся. – Тогда я фехтовал, мягко говоря, посредственно, и то, что первого в Лаик чаще всего называет шпага, мне казалось несусветной глупостью. Я и сейчас так считаю.
