о своих годах и убивали римлян не хуже молодых. Их женщины рожали детей, которые могли принять участие в дальнейшей борьбе против Рима. И даже дети могли сражаться, а потом наплодить новых членов племени, то есть новых врагов империи. Все они должны умереть.
Понемногу совесть Тулла успокоилась. Участь марсов станет убедительным посланием каждому германскому племени, и особенно тем, кто был союзником Арминия пять лет назад.
«Брось вызов Риму – и такова будет твоя судьба», – думал Тулл.
Все это он повторил своим людям. Они горели желанием отомстить за своих товарищей, коварно преданных и убитых. Должна пролиться кровь, реки крови, прежде чем их неотомщенные души обретут покой.
Тулл обрадовался, когда трубачи подали сигнал на выдвижение. Обрадовался тому, что часы ожидания закончились. Прошло столько времени – и вот наконец он получил возможность отомстить за своих павших солдат.
Однако по мере приближения к обреченному поселку марсов его настроение снова пошло вниз. Похоже, Дегмар был прав насчет праздника и количества выпитого, потому что на самом подходе к деревне они никого не заметили, кроме детей. Заметив появляющиеся из леса шеренги легионеров, те бежали друг к дружке, крича от страха, забыв об играх и порученных их заботам животных – овцах, козах, коровах. Встревоженные этой суматохой женщины с воплями выскакивали из дверей длинных домов. А уже потом – и слишком поздно – появлялись мужчины-воины. Они выходили, шатаясь, из домов или поднимались с земли, на которой спали, потрясенно смотрели на приближающихся римлян и начинали шарить вокруг глазами в поисках оружия. И, схватив первое, что попалось под руку, уже несколько мгновений спустя бросались на врага. Хриплыми с перепоя голосами германцы пытались затянуть боевой клич, но он получился нестройным и совсем слабым. В последний раз, когда Тулл и легионеры слышали его, римляне тряслись от страха, а некоторые рыдали. Сейчас они хохотали. Глумились. Плевались.
Центурионы в один голос скомандовали остановиться. Когда германцы подбежали на расстояние пятидесяти шагов, последовал копейный залп. Против такого количества врагов его эффект оказался смертоносным – земля покрылась телами убитых и умирающих германцев. Уцелели лишь немногие, и они с отчаянием обреченных ударились о стену римских щитов, надеясь спасти свои семьи. Все пали, не убив ни одного легионера. «Умирают как мужчины, – думал Тулл, – но ради чего?» Если б он оказался на их месте, скажем, с Сироной, то не задумываясь бежал бы куда подальше. «Ты стареешь, – упрекнул себя Тулл. – Прекрати».
Быстрая и напрасная гибель соплеменников сломала остатки боевого духа марсов так же быстро, как ребенок ломает прут. Собрав женщин и детей, они побежали от наступавших римлян. Им вслед неслись презрительные крики:
– Эй, куда вы? Далеко не уйдете! На той стороне деревни вас ждет приятная неожиданность!
– Держать строй! – гаркнул Тулл. Его люди готовы были броситься в погоню, как кошки за мышами. Мрачная правда заключалась в том, что необходимости в преследовании не было. – Держать щиты. Обнажить мечи. Шагом, вперед – марш!
Достигнув первого длинного дома, шеренга разорвалась. Отряды легионеров получили приказ обыскать дома в поисках тех жителей, которые не успели бежать. Тулл с остальными солдатами продолжал двигаться по деревне, то и дело находя и убивая воинов-германцев. Прошло совсем немного времени, когда он услышал первый пронзительный крик – кричала женщина, возможно даже, девочка. Центуриона замутило, но он не стал вмешиваться.
В жестоких условиях войны изнасилование было обычным делом. То, что сейчас происходило в первом длинном доме, повторится десятки раз по всему поселку. Тулл не мог остановить насилие, как не мог остановить морскую волну. «Не расслабляйся, – повторял он. – Изо всех сил следи за солдатами. Сделай все, чтобы не было потерь. Крепись. Вскоре это закончится».
Тулл уговаривал себя так, но ему казалось, что в этой деревне они уже целую вечность. Он устал от вида тел, жалобных криков раненых, едкого зловония горящей плоти, исходящего из пылающих домов. Повсюду лежали убитыми мужчины, женщины, дети, седобородые старики и древние старухи – ничком и навзничь, скорчившись на боку, кучками и парами, сомкнув навсегда смертные объятия. Над лужами смердящей крови роились мухи. А в небе собирались вороны, чернокрылые вестники беды.
Даже домашние животные не избежали истребления. Собак убивали походя. Курам сворачивали шеи или бросали, кудахчущих, в двери горящих домов. Свиней протыкали копьями, и они пронзительно визжали. Лошадь с распоротым брюхом ходила сужающимися кругами, путаясь в собственных кишках и наматывая их на копыта. Хохочущие солдаты охотились в загонах на овец, нанося беспорядочные удары, так что шерсть животных окрашивалась в багровый цвет к тому моменту, когда они падали.
Около полудня бойня завершилась. Лица солдат покрылись гарью и кровью. Они садились на землю, озираясь безумными глазами, хлебали найденное в домах пиво и спорили, кто больше убил и совершил других гнусных дел. Тулл отдал распоряжение своим командирам, и они спокойно и методично восстановили управление когортой, подобно тому как опытный наездник укрощает разгоряченного коня. Прибыл гонец, который привез распоряжение Германика двигаться к следующей деревне, расположенной примерно в пяти милях. До конца дня оставалось еще достаточно времени, чтобы добраться туда и предать мечу всех обитателей. Исполнив поручение, гонец ускакал.
Наконец контубернии и центурии под руководством командиров из когорты Тулла принялись строиться. Он наблюдал за построением, прислонясь спиной к стене длинного дома, казавшегося несколько меньше остальных и располагавшегося на окраине поселка, словно жившие в нем люди не желали ни
