луч, преломляясь в выпуклой середине, падал на ворох сухих щепок.
Мысли странно раздвоились, будто голова думала одновременно левой и правой половиной. Левая рассудительно прикидывала: «Будь луч в небе горячий, солнечный, щепки загорелись бы от отражения, а с ними и я». Правая сторона головы умоляла Белого Творца продлить жизнь брату.
– Моя обида давно ушла, Творец, – слетела с губ страстная мысль-молитва. – Теперь я знаю – это Ты позволил Атыну подарить мне жизнь… Это Ты показал мне, как прекрасно быть человеком… Надеяться, верить… Любить… Прошу Тебя, верни брату часть моего Сюра, Творец! Я познал счастье. Мне больше ничего не нужно, только бы Орто жила!
А жизнь неслась быстрее падучих звезд. Боковое зрение уловило невдалеке суматошный бег множества ног в щегольских сапогах. Удирали Дэллики…
Соннук снова глянул в глядельце. Пыльная поземка крутила лесной мусор в выгнутой вещице. Лишь промельк пары сапог настоящего Дэллика обнаружил отражатель. Не показывались в нем призраки. Появились другие ноги, обутые в обычные ровдужные торбаза, и на колени перед Соннуком опустился Болот.
– Прости, кинул тебя. За демоном гнался…
Соннук слабо вздохнул, стараясь не упустить дыхание.
– Найди Странника, Болот.
Воин осторожно перевернул раненого на спину. Из груди Соннука толчками выбивалось тепло. В соленом рту на зубах хрустел песок.
– Меч Атына возьми с собой… и глядельце. Брат его для Илинэ сделал… Видишь пластинку-отражатель? Рядом лежит… Призраков в ней не видно, а Дэллик – отражается… И еще, вдруг пригодится тебе: можно поймать глядельцем солнечный луч и направить его на Небыть… тогда она зажжется. Небыть горит, Болот… она горит на честной земле, эта черная кровь Преисподней…
Ботур поднял глядельце, сунул за пазуху. Соннук снова разлепил спекшиеся губы – улыбнулся.
– Я был с Олджуной, – прошептал он. – Наверное, она зачала… От настоящей любви на Орто приходят хорошие дети… Если родится сын, скажи моей… любимой: пусть даст ему имя Сюрха?н… Теперь беги.
– Как тебя брошу? – всхлипнул Болот.
– Беги… – прохрипел Соннук, и сознание его помутилось.
Он уже не услышал, как Болот закричал, потрясая кулаками:
– Черной крови черные псы!!!
В ответ из щелей в зубьях железной двери вырвался презрительный хохот.
Домм седьмого вечера
Последний щелчок
Долгунча приближалась к Хорсуну, приподняв над головой распущенные волосы, красивая и большая, как коновязь с боковыми развилками.
– Я не видел, как умерла моя жена, – говорил он, пятясь. – Не видел нашего сына. Нарьяна родила его мертвым. Так сказал жрец… Я был на охоте, когда это случилось. Но именно потому, что не видел их смерти, они со мной, и они живы!..
Девушка наступала на него с молчаливой настойчивостью и улыбалась. Хорсун знал: еще один шаг – и он покорится. На румяных щеках Долгунчи играли ямочки, от тела исходил тонкий притягательный запах.
Неожиданно подумалось: а ведь он любит эту настырную девицу. Любит с тех пор, как впервые увидел и услышал ее хомус, умеющий передать все: смену дня и ночи, времена года, радость и гнев… Любовь и страсть.
Будто доказывая себе самому, Хорсун повторил:
– Они живы! Почему ты не хочешь понять?! Пусть Нарьяны и сына нет на Орто, я люблю только их, я привык к ним, таким, какие они есть, и мне… хорошо! Это глупость – думать, что я… Ты мне не нужна! Мне никто не ну…
Долгунча подняла укоризненные глаза, и Хорсун обмер. Глаза сияли звездами, двумя Северными Чашами, освещающими его скорбный путь. Как мог он спутать рослую северянку с Нарьяной!
Бесконечно виноватый перед женой в мыслях, протянул к ней руки и зажмурился. Сейчас упадет черный ливень… Растерянный и счастливый, обнял Нарьяну. Прижал к груди осторожно, нежно, сцепив пальцы за ее спиной. О, как хорошо, что он умер! Не было, не было, не было весен разлуки…
Она подождала, пока его затуманенные счастьем глаза не прояснились, и вздохнула:
– Отпусти меня, Хорсун.
От ласкового голоса жены он едва не сошел с ума.
– Мне тяжело видеть тебя в вечной печали, – продолжала Нарьяна. – Ты – живой человек. Ты – старейшина. У тебя Элен. У тебя наша девочка.
– Какая девочка? – спросил он бездумно, целуя родное лицо. – Что за девочка? О чем ты?
Зачем ему быть живым? Ничто на свете не могло быть важнее этих объятий.
– Иди.
